Кавказская повесть
Святотатство ли?
Судьба резервиста

Кавказская повесть

Пролог

Если человек отважен, храбр и верен долгу изнутри, то он таков всегда и везде! Как раз речь пойдёт здесь о таком герое, морском офицере времён Великой Отечественной. Возможно, проявляя свою доблесть на фронтах, он и станет героем, но мне хотелось рассказать о душевной широте и человеческой отзывчивости этого воина в обычной, не фронтовой жизни. Жаль, что память не сохранила его настоящего имени!

Я давно порывался воскресить прошлое, эпизоды далёкого околовоенного детства, и поведать о таком человеке, безымянном герое прошедшей войны.

Каков он, русский солдат, вне фронта, в тылу?! Скорее всего, что он уже ушёл из жизни. Но дети, внуки его должны узнать его! Он достоин гордости и светлой памяти!

Читатель, прочти эту благодарную повесть! Может быть, мой герой, Иван-большой – это ваш родной дед, отец, брат?..

Выжившим и павшим посвящается.

Четырнадцатилетний Ваня Безуглов проснулся сегодня непривычно рано, часов в шесть. За окном нечётко обозначалось южное утро. Было сумрачно и хмуро. Слышался недовольный шум морского прибоя. Выглянув в окно, мальчуган решил:«Солнца не будет, а вот дождь посыплет наверняка!».

У нас здесь, на побережье, в это февральское время такая погода – обычное дело! Если заморосит, то на неделю. И правда – стало накрапывать.

Не спалось подростку по вполне понятной причине: к десяти часам им с матерью предстояла беседа у республиканского военкома. Решалось – зачислят сына в Суворовское или нет? Это была давнишняя мечта – стать военным. Желание было оправдано всеми обстоятельствами его ещё короткой жизни. Да и матери, одинокой женщине, всё труднее становилось обеспечивать детство сынишки. Шёл 1950 год, тяжёлый послевоенный и ещё голодный. Обычную неустроенность усиливало, к тому же, и отсутствие постоянного угла. Приходилось платить за него, отрывая от хлебного куска.

Дождь продолжал нудно моросить. Небо плотно затянуло тёмным покрывалом. Этой мокрой тоске, казалось, не будет конца и края. Мать и сын шли по сквозной улице Сталина, пересекающей весь город, пешком. В то время в Сухуми общественного транспорта практически не было. Предстоял длинный и мокрый путь на другой конец города.

Мальчику казалось, что встречные люди желают им удачи. Однако ему было как-то тревожно и неуютно. Мысли громоздились одна на другую: «А не опоздают ли они?», «А не намокнут ли собранные документы?», «А что, если им откажут?»

Почему-то неожиданно мысли переключились назад, отодвигая реальность, и вот уже Ваня видит себя трехлетним ребенком…

…город Анапа, станица Алексеевка, бабушка. Добрая, сморщенная, набожная старушка. Она всем сердцем любит его и ругает свою «непутёвую дочь», которая в поисках лучшей доли уехала далеко от дома, в Абхазию, оставив ей сына. Ребёнок не сразу признаёт в чужой, приехавшей на похороны бабушки, тёте свою маму. Дичится и не идёт на сближение. Но время есть время – нужно возвращаться в Сухуми. Здесь мама работает мастером-парикмахером. Они уже сблизились – малыш в аккуратной матроске и его кареглазая мать. На новом месте маленькому Ване всё в диковинку: и горы, и море, и парки, и люди. Гораздо красивее, чем в Алексеевке. Но трёхлетний кроха ещё многого не знает – дикарь из провинции. Когда мама предлагает ему зайти в кафе и выпить какао, он горько плачет и отказывается:«Боюсь, оно кусается!»

До войны ещё два года. В магазинах есть всё, или почти всё. Кажется, что так будет всегда…

…Воспоминания прерываются. Они подходят к особнячку, занимаемому комиссариатом. В приёмной – длинная очередь таких же претендентов. Неужели пришедшие занимали очередь с вечера? Безугловы в тревожном напряжении располагаются в прихожей. И кто придумал эту пытку ожиданием? Непроизвольно мальчик снова возвращается к прошлому. Временные интервалы и события переключаются в памяти одно за другим. И дождь за окном убаюкивает…

…Вот он видит себя босоногим пацанёнком в зарослях бурьяна. Чертополох настолько высок, что в нём даже не видно солдат, которые бегают сюда в самоволку. Воздух уже напоен предвоенной грозой. Теперь мама работает в войсковой части. Это за городом, в низовьях реки Гумисты. Рядом военный аэродром. Вокруг только и разговоры о предстоящих переменах и грядущей войне. У ребятни же об этом – никакого понятия! Последние мирные дни, а у них беззаботное детство! Для Вани это игры в «казаки-разбойники» с бесконечной стрелялкой с такой же малышнёй…

Война застаёт их уже на новом месте. Село Эшеры, в двадцати четырёх километрах от города, военный дом отдыха – санаторий для фронтовых лётчиков. Здесь пилоты краткосрочно поправляют своё здоровье. При парикмахерской – жилая пристройка для мастера. Там они и живут с мамой. Это, наверное, самые добрые воспоминания. Пока ещё сыто! Частенько детворе перепадает что-нибудь от шоколадного пайка военлётов. Война где-то там, далеко за горами, а здесь – теплое синее море и …отважные асы в кожаных тужурках и шлемах! Что ещё надо голопузому мальцу?! Рай на земле, да и только!

Правда, по ночам Ванечка в ужасе просыпается от шороха снующих крыс. Но это было недолго. Поговаривали, что идёт крысиное поголовное бегство – переселение из голодных районов, что это предзнаменование приближения военных действий к Кавказу.

Так и случилось! Однажды, в теплый весенний и солнечный день, всё население деревни было встревожено гулом ревущих самолётов. Они «шли» довольно низко, не скрываясь, к городу. На крыльях высвечивались черные кресты. Фашисты! Что-то жуткое и грозное слышалось в этом рёве. Село словно вымерло – ни души! Вдруг, где-то там, над Сухуми, бомбардировщики один за другим начали пикировать. Стало ясно: враг бомбит город! Послышались отдалённые взрывы. Потом рассказывали очевидцы: «Было воскресенье, гулянье в парках, скверах и улицах города. Многолюдно, никто не ожидал налёта, обычный отдых после недельного труда, и вдруг… – разорванные в клочья останки мирных людей на цветущих кустах олеандра и вечнозеленых магнолиях, разрушенные дома, набережная, порт. И крики, крики и плач!» Потом они с мамой увидят следы этого разрушения. Что-то недетское и суровое преждевременно коснулось узких плеч малыша. Он ещё не знал, что впереди его ждёт по-настоящему суровое и голодное детство…

…Подросток вновь возвращается в действительность. Дождь продолжает методично барабанить по крыше комиссариата. Очередь подвигалась медленно. Видимо там, за дверями, шла обычная житейская лотерея! Кто-то выходил радостный – зачислили! Кто-то с печальным видом – проиграл! Но Безугловым ещё ждать да ждать, и опять память разворачивает былое…

…Вскоре после налёта деревня вновь была потревожена мерным, ровным гулом. Собравшимся на пригорке, под которым извивалось шоссе, сельчанам открылась «траурная» картина отступления советской морской пехоты. Понурые, измождённые боями русские моряки шли нескончаемой чёрной колонной. Жара, усталость, пот. Говорили, что идут они из-под Новороссийска. Здесь, за деревней, у них ожидался привал, переформирование перед очередной отправкой на фронт.

«Коля, Коленька!»–вдруг запричитала мать Ивана и бросилась к морякам. Это был дядя Коля, муж маминой сестры. Случайная встреча, как подарок судьбы – как одному, так и другому! Наутро, передохнув и оправившись, моряки ушли на новые позиции. Дядю Колю они уже больше не увидят. Сказывали, что он погиб где-то на Малой Земле.

Фронт приближался. Нужно было возвращаться в город и как-то по-новому устраивать жизнь. Опять – ни кола, ни двора – на съёмных углах!

А тут ещё, буквально на подступах к Сухуми, у гумистинских холмов немцы высадили десант. Но их остановили и уничтожили, ликвидировав угрозу захвата сухумского порта. Однако, обстановка всё равно оставалась угрожающей! Безугловым предстояло найти для себя безопасное, а главное, относительно неголодное место. По совету знакомых старожилов, семья, захватив свой небогатый скарб, отправляется вверх по Военно-Абхазской дороге к горному селению Цебельда.

Ваня отчётливо помнит их недолгое пребывание там: абхазскую хижину, какого-то древнего, умирающего от туберкулёза старца, безысходную нищету и по вечерам – страшный горный холод. Уж здесь им, если бы они остались, точно пришлось бы зимой умереть голодной и холодной смертью! По ночам в высокогорном воздухе слышались недалёкие разрывы орудийных залпов, а на горизонте чётко обозначались сполохи. Как объясняли сельчане, шла совсем рядом упорная битва за овладение Клухорским перевалом.

Здесь они оказались даже ближе к войне, чем в городе. Нужно было возвращаться!..

…Мама тормошит забывшегося сына. Комиссариат закрывается на обеденный час. Пора перекусить и им. Закрепившись в очереди, Безугловы выходят на улицу. Дождь по-прежнему льёт сверху свои слёзы. Но тёмное небесное покрывало кое-где уже посветлело, вселяя надежду на прекращение водоизлияния. Ступая по лужам, мать и сын перекусывают на ходу хлебом и сыром.

– Мама, меня ведь примут? Правда? – вопрошает сын, словно всё зависит от неё.

– Конечно, сынок! – неуверенно успокаивает мать.

И снова ожидание вердикта в затянувшейся очереди. Думы, воспоминания возвращаются к обоим. Может быть, одни и те же!..

…В городе стояло полуголодное лето 1943 года. По-прежнему всё та же привычная неустроенность. Но мир не без добрых людей! Одна из довоенных маминых подруг, абхазка Нино, предлагает им выход. Где-то в горном селении Гупи, что между Очамчире и Ткварчели, нужно присмотреть за приусадебным участком. Хозяйке-старушке самой уже не по силам справляться с животиной и садом – по состоянию здоровья её срочно увозят к родственникам. За присмотр по договору полагалась половина урожая с участка и живности.

И снова они в дороге. Поезд останавливается на диком полустанке. Утро. Ласковые лучи восходящего солнца нежат росную гору, которую предстоит преодолеть Безугловым и их благодетельнице Нино. И вот они за перевалом! Здесь всё как в сказке, которую не раз слышал Ваня из уст матери. Пологий спуск, поросший с обеих сторон ольхой, дубом, буком и ещё невесть чем – сочным и зелёным! Воздух напоён ароматом цветущих горных цветов. Они ещё не знакомы Ивану, но пьянят нежным цветом и запахом. Дышится легко, полной грудью. Необъяснимая радость распирает лёгкие! Внизу, у подножия горы, окружённая со всех сторон лесом, ложбина с одинокой хижиной на абхазский манер. Речка с перекатами и неглубокими заводями. Утренний туман низко стелется над водной гладью. Щебечут сытые птички, снимая людскую тревогу… Всё напоено миром. Кажется невероятным, что где-то идёт кровопролитная война

– Вот в этой хижине Вы и будете жить! – говорит Нино.

Мать растрогана внезапной благодатью, целует подругу:

– Нино, ты наша спасительница, теперь мы с сыном выживем. А там, гляди, и войне конец!

Ваня то отстаёт, то опережает женщин. Окружающее впечатляет, и он осматривает каждый кустик, деревцо, цветочек, травинку, бабочку, стрекозу, жучка.

– Поскорей бы в усадьбу! – не терпится ему.

Вот и она. Участок огорожен плетёным забором. Внутри большой сад и огород, внизу – то ли ручей, то ли родник с прозрачной-прозрачной водой. Фруктовые деревья… Чего тут только нет: весь набор южных фруктов, от инжира до винограда! И самое главное в этом раю – кукурузное поле с зелёными початками.

– Да-а-а, после голодухи и такое богатство! – радуется мальчишка!

А мама, обнимая Нино, в который раз благодарит её:

– Спасибо, дорогая! От всего сердца! Это же наше спасение!

Оставшись одни, они ещё долго не могут свыкнуться с тем, что они попали в райское изобилие.

Вокруг ни души, но обоих это не пугает. Ближайшие соседи где-то далеко, на плато. Это обычное явление для абхазских патриархальных деревень. Соседи по утрам перекликаются зычным окриком: «Эге-гей-й-й!». Ответ означает: «Живы, здоровы!».

Мать и сын теперь каждодневно, как заправские селяне, трудятся с утра до вечера. Нужно подготовить и накормить двух поросят и выводок курочек, собрать яйца, подобрать падалицу под деревьями и сбросить в зацементированный подземный куб (мальчонка уже знает, что потом из этого переброда «выгоняют» какую-то чачу), протяпать огород и многое другое. Работа и работа, зато оба сыты и довольны. Иной раз уходят в ближайший лес собирать грецкие орехи и каштаны. Здесь их уйма, и всё не тронуто. Собирают их только они да медведи. Впрочем, кроме трусливых шакалов, им никто не встречался. Малыш быстро освоился, научился лазать по деревьям, не раз бегал на речку. Прозрачные студёные заводи манили искупаться, но страх утонуть останавливал: плавать он не умел!

А однажды он повстречался с рыбаками, ткварчельскими шахтёрами. Любопытно было наблюдать, как, оглушённая взрывом, рыба всплывала брюхом наверх и становилась легкой добычей. Частицу подаренного улова он еле унёс домой.

Постепенно лето клонится к осени. По утрам и вечерам уже ощутимо донимал холодок. В плетёнке едва-едва хватало тепла от горящего внутри очага. Ваня стал замечать, что мать начала как-то чаще уставать, жаловалась на боли в груди. А то, что произошло однажды, подкосило её окончательно.

Они возвращались после очередной вылазки в лес. Пострел замешкался у калитки, но полный ужаса крик буквально впихнул его в хижину.

– Мама, мамочка, я боюсь! – ребёнок застыл на месте в безумном страхе.

На плетёной стене, над изголовьем их топчана извивалось иссине-чёрное толстое тело громадной, метра в два, змеи. Гад был страшен! Ваня до сих пор так и не понял, откуда взялись силы у мамы в эту минуту? Как она смогла проявить недюжинное мужество? Не растеряться? Схватив мотыгу, женщина тут же размозжила голову аспиду! Представить даже трудно, чтo было бы с ними, если бы ей не удалось сделать этого? А что было бы с ними, если бы эта тварь заползла к ним ночью? Откуда она взялась? Да ещё внутри избушки! Почему-то мама была уверена: это было чьё-то людское деяние. Наговор?!

Однако, что бы это ни было, но с этого дня постепенно силы стали покидать Безуглову-старшую!

То ли стресс, то ли боязнь входить в хижину, то ли страх одиночества, а может, действительно – наговор, но болезнь прогрессировала стремительно.

Ваня видел, как прямо на глазах мать стала непомерно полнеть. Она с трудом передвигалась, день ото дня становилась всё безразличнее. Её уже не интересовал собственный сын. Где он? Что с ним? Надвигалась беда… И мать это понимала. Нужно возвращаться в Сухуми, и поскорее! Большой и малый прошелушили причитающуюся им кукурузу, собрали мешок орехов и каштанов. Только вот одного из двух пожирневших кабанчиков превратить в свинину им было не под силу. Опять помог случай: услышав на реке взрывы браконьеров, мать велела позвать рыбаков. Из последних сил была сделана солонина.

Но силы окончательно покинули женщину – ноги опухли, глаза оплыли, кожа проваливалась от малейшего нажима. Несмотря на холодные ночи, мать, полустоя – полусидя, коротала дрёму на крыльце. Становилось трудно дышать. Сознание чётко выносило приговор: «Ещё немного и смерть! А как же Ванюшка? Бедный мой мальчик! Сиротинка ты мой! Нет! Выход есть и только один!».

Она зовёт сына:

– Родной, я знаю, это опасно, но ты должен это сделать – один вернуться в Сухуми к тёте Даше или тёте Нине, позвать их на помощь. Иначе мы погибнем здесь оба!

Таким образом, она пыталась спасти хотя бы сына: «Если я помру, то на то воля Божья! Но хоть сын выберется отсюда.» -горестно думала мать.

А ребёнок?! Ему ещё трудно в семь неполных лет понять и оценить ситуацию. Боязно всё: оставить одну занемогшую мать и одному, маленькому и беспомощному, добираться до города, а ещё страшнее – ослушаться: «А вдруг и взаправду мама умрёт?!»

– Маменька, родненькая! Может тебе завтра полегчает? – с надеждой вопрошает он.

– Нет, сынок! – сурово отрезает та – Поезжай где поездом, где пешком, но отправляйся, иначе ты останешься один! Да смотри, без подмоги не возвращайся!

И дитя решается: «Он сделает всё, он приведёт людей, он спасёт маму!» Схватив изодранную рубашку, Иван босиком (обувки не было уже давно), безысходно рыдая, поплёлся через речку в гору, навстречу надежде!

Осень уже давно переняла права ушедшего лета, особенно здесь, в горах. Вечерело рано и стремительно. Чаще шли дожди, а теперь вот крупными хлопьями повалил снег. Карабкаясь вверх, малыш не переставал причитать:

– Мамулечка, только не умирай! Мамочка – не умирай!-ай! Я всё сделаю, вот увидишь – я справлюсь, мамочка!

«Не умирай!» Эта щемящая просьба ещё долго долетала до одиноко стоящей женщины, но та уже не воспринимала действительность. А рыдания сына то пропадали в ложбине, то вновь возникали, когда малыш выбирался на склон.

Вечер плотно охватил сумерками дорогу, затем, как-то сразу, темнота, чёрная и пугающая, упала на деревья. С обеих сторон просеки засветились жёлтые горящие точки. Они двигались. Раздался противный леденящий вой. То были шакалы! Мальчик не знал ещё, что это зверьё не нападает на идущего. Ему было жутко, от страха стучали зубы и тряслись руки. Он старался держаться середины дороги.

– Боженька, помоги!- шептали детские губы. – Спаси!

Даже сейчас, через много лет, вспоминая ту ночь, он ощущает пронзающий страх в груди. Наконец, он перевалил через гору. Вдали засверкали спасительные огоньки полустанка. Шакальё отстало.

– Ну, всё! – с облегчением вздохнул малыш. – Теперь-то доберусь.

И правда, видно, яркая осенняя звезда, что висела в ночи над его головой, была путеводной. После двухдневной поездки с пересадками он, наконец, благополучно вышел на сухумском вокзале, держа в руках заветную котомку с деревенским угощением. Оно должно было смягчить холодное сердце тётки Дарьи – так полагала мама.

Путь от вокзала к дому тёти Даши через весь город – к морю. Вечерело. Ваня до мельчайших подробностей помнит тот вечер! Сумерки и дождевые тучи, низко нависшие над затемнённым прифронтовым городом, усугубляли маскировку. Накрапывал бесконечный мелкий дождь. Казалось, что Сухуми со всех сторон завернут в водяное одеяло. Влажность и резкий ветер с гор загнали жителей в дома. Хлюпая босыми ногами, мальчишка одиноко брёл по дороге. Даже собак, и тех, не было слышно.

А вот и море – во всей своей штормовой неприглядности! Сжимает, спрессовывает волны и с силой бросает их на прибрежную гальку и валуны. Встречая преграду, последние фонтанами двухметровых брызг падают вниз и разливаются пеной по поверхности. Вдалеке темные переливы волн сходятся с горизонтом, и там уже не видно – где небо, где море? Бесстрашные чайки давно попрятались на берегу.

Пытка холодом и дождём, кажется, кончается. Ваня стучит закоченелой рукой в знакомую дверь. Молчок! Хотя он видит свет в окне. «Там кто-то есть!» – решает малыш и продолжает настаивать и стуком, и голосом:

– Тётя Даша, это я – Ваня, Валин сын, откройте!

«Неужели не откроет, и придётся повторить попытку на другом конце города, у тёти Нины?» – с содроганием думает измученный мальчик. Но судьба сжалилась, и после затяжного ожидания дверь резко открывается, как бы выражая недовольство хозяина. В наброшенном на плечи халате появляется мамина подруга.

– Ты что же, гадёныш, покою людям не даёшь?! Приходи завтра утром!

И, для острастки, «добродетельная» Дарья отвешивает увесистую оплеуху дрожащему от холода ребёнку. Дверь захлопывается. По лицу мальца бегут слёзы, перемешиваясь с кровью из носа.

Горькая обида душит Ванюшу. Ему никак нельзя грубить в ответ, нужно спасать маму: «Ждать до утра я не буду!» – решает мальчонка: «Пусть бьёт, хоть убьёт, но я не уйду, пока не вытащу эту тётку!». И мальчик, всхлипывая, снова продолжает стучать и просить о помощи.

Неожиданно дверь открывается. На пороге уже стоит мужчина. Он в белых кальсонах. «Наверное, ухажёр?!» – заключает Ваня, приготавливаясь к основательному мордобою: «Не тётка ведь!».

Но вышедший, моложавый, лет тридцати, накачанный крепыш, неожиданно мягко гладит мокрую голову малыша:

– Заходи, небось, промёрз? В тепле и разберёмся по порядку. – и, обращаясь к женщине: – А ну-ка, Дарья, приготовь чайку – согреться надо ребёнку! Перестаралась ты, однако, с пацаном. Шалят нервишки, Дарья!

И снова Ване:

– Пойдём-ка умоемся. Ишь, как тебя тётка разделала! Не хнычь, малыш – пробьёмся!

От непривычной мужской ласки (отца-то у него, ведь, не было) хотелось прижаться к доброй руке и вовсю разреветься. Однако ребёнок сдерживается: «Он же не девчонка, он же мужчина!»

Через полчаса, согретый и уже неголодный, Ваня подробно рассказывает об их беде, их надежде на помощь отсюда.

– Тётя Даша! – вспомнив, предлагает он – Вот Вам мама передаёт сальца, каштанов…

Но, взглянув на Дарью, замолкает. Чувствуется, что всё это «гостеприимство» ей не по нраву и, будь её воля, она давно бы спровадила неурочного «гостя».

Вдруг дядя Ваня (так звали мужчину) решительно встал и начал одеваться. Широко раскрыв от удивления глаза, малыш разглядывал блестящего морского офицера с кортиком, стоящего перед ним. «Генерал, наверное?! И, надо же, мой тёзка!» – робея, заключил Ванюша.

– Что, братец, не ожидал встретить здесь капитан-лейтенанта?! Ну-ну… – и офицер положил в карман кителя гладенький пистолет, чем совсем покорил мальчонку. Строго взглянув на Дарью, Иван-большой продолжил:

– Придётся отсрочить прибытие к месту назначения. Собирайся, поедем выручать твою подругу. Я думаю, не расстреляют за опоздание в часть на пару суток. Ничего – пробьёмся!

Сборы были недолгими. Через час странная компания, в составе красивой женщины, молодцеватого моряка и босоногого оборванца, ехала в пригородном поезде «Сухуми-Ткварчели».

За окном мелькало просветлевшее ночное небо, на отдельных прогалинах мерцали далёкие звёзды, обещая назавтра погожий день. Шторм утих. Море успокаивалось, укладываясь спать, волны плавными перекатами набегали на едва уловимые очертания берега. Одолевала дрёма! Предвкушая завтрашнюю встречу с мамой, уставший, но довольный, малыш провалился в сон.

Только Иван да Дарья коротали недолгую ночь за разговорам. Кто были эти два человека? Случайные попутчики, которых накоротко свела жизнь на дорогах войны? Встретились и разойдутся? А может, нет? Моряк всё пытался втолковать женщине, в чём соль жизни и что доброта людская – это мерило и человеческого счастья!

Ранним утром, ещё до восхода, тройка уже штурмовала знакомую вершину. Маленький проводник был впереди. Изнеженная Дарья всё охала и ахала.

Солнце золотило дорогу. От вчерашней непогоды остались только отдельные поблёскивающие мокрые проплешины. Чем выше забиралось к зениту солнышко, тем ослепительней, чище становилась небесная синева. День обещал благополучный исход операции, придавал уверенности малышу и взрослым.

Пошёл спуск. С этой стороны горы было холоднее – солнце только-только перевалило через вершину. Издали показалась избушка. Не удержавшись и «плюнув на мужское достоинство», сын начал истошно орать: «Мама-ма-ма, мамочка!» Никто не откликался. А мальчик, уже плача, не унимался: « Мамулечка-а-а!»

– Ну, погоди ты. – успокаивал Иван – Не торопи событий. Всё будет хорошо – пробьёмся!

Это ходовое для моряка и необычное для малыша «Пробьёмся!» вселяло надежду.

Перешли речку. Поднявшись на бугор перед хижиной, увидели одинокую и неподвижную фигуру женщины.

– Мамочка! – ребёнок, опережая взрослых, шмыгнул за калитку.

Ужасная картина полуживого человека, вынужденного «ходить» под себя, неприятный запах; рой, невесть откуда, взявшихся больших зелёных мух – всё это заставило разрыдаться даже «чёрствую» Дарью. Скупые слёзы навернулись на глаза моряка. Мать каким-то отсутствующим взглядом, молча, смотрела на своих спасителей. Безразличие ко всему миру, к ним – её спасителям, к сыну! Казалось, что она уже наполовину там, за чертой жизни. Ещё немного – и она уйдёт навсегда!

– Мамочка, я привёл их, я привёл! Мы скоро уедем! Ты ведь не умрёшь? Правда? – допытывался сынишка.

Солнце выглянуло полнее из-за горы, и ласковые теплые лучи нежно объяли утреннюю долину, приглашая всех и вся к деятельности, к жизни!

– Вот что! – скомандовал капитан – Давай-ка, Дарья, приведи в порядок перед дальней дорогой свою подругу. Нам не обойтись без арбы и возницы. Валентину нужно вывозить… и немедленно! А ну-ка, малыш, показывай, где здесь сельсовет? Вперёд – пробьёмся!

Идти было порядочно. Вскарабкавшись на небольшое плато, они нашли среди нескольких строений и сельский совет – на крыше развевался привычный флаг СССР. На единственной улице – безлюдно, словно вымерли! И всё же им повезло – в одной из комнат их встретил плотный седобородый аксакал, председатель правления. Жёстким, несговорчивым оказался горец.

– Слюшай, дарагой, у менья в ауле один арба! Всё ужэ на фронтэ! Как я тэбэ атдам? Да и аробчик тожэ нэту. Смотри дарога савсэм раскис. Ты пагубиш вола. Нэт, дарагой! Пуст просохнэт нэмного и решим тогда!

Ваня почувствовал, как ёкнуло сердце: «Откажет ведь, что делать?». Опасения председателя были вполне обоснованны, и понять его было можно и по-человечески, и по-существу!

Но деваться было некуда и обращаться больше не к кому! Рискуя попасть в неприятную заваруху, Иван-большой вынимает пистолет:

– Ну, смотри у меня, начальник! Если женщина умрёт, мне терять нечего! Я тебя прихлопну! Решай, да побыстрее!

От страха и надежды сердце малыша забилось учащенно, готовое выскочить наружу. Но угроза подействовала. Вскоре появилась арба, запряженная волами, и тщедушный старикашка – вконец испуганный возница.

Оба Ивана облегчённо вздохнули. Не мешкая, они спустились к сакле. Дарья к этому времени уже подготовила Валентину. Быстро собрались и загрузились. Нужно было спешить, чтобы засветло выбраться к железной дороге. Капитан понимал: место здесь глухое и ожидать можно было всего, и пулю… из-за кустов. Спешить, спешить, спешить!

Путь был неблизкий. Предстояло по спирали обогнуть гору. Волы временами легко тащили возок по твёрдым уступам. Но, попадая в жидкую топкую грязь, увязали в ней по брюхо вместе с телегой. Перевернись арба в таком месте – уж точно бы скатились с обрыва. Возница от страха всё время порывался сбежать, так что Ивану для острастки пришлось пальнуть ему над ухом. Теперь от страха он словно бы приклеился к облучку. В опасных местах все, кроме больной, ссаживались и помогали волам, подталкивая арбу. Бедные животные! Жилы вздуты, глаза выпучены, белая пена на губах! Иван был всё время начеку и подбадривал спутников своим любимым: «Ничего, пробьёмся!»

Наконец, обогнули гору! Дорога пошла под уклон почти сухая. Немного передохнув, двинулись вниз. Вечерело. Там, внизу, у подножия, как обычно к вечеру, зажглись пристанционные огни. Волы, предвкушая скорый отдых, понеслись, подталкиваемые арбой. И… возница не справился с управлением – возок занесло, один вол упал. Вконец испуганный кучер дал стрекача и скрылся в кустах. Закричали женщины. Один капитан сохранял спокойствие. Подхватив поводья, поднял быка и бросился за беглецом. Прогремел выстрел. Опять, видимо, чтобы образумить старика.

Воссоединившись, в полном составе, группа вскоре остановилась на полустанке. Разгрузились! Офицер подошёл ко всё ещё напуганному деду:

– Спасибо, аксакал! Забирай свою скотину, а это тебе на память от русского офицера! И он протянул обалдевшему горцу трофейный тесак.

До прихода поезда оставалось несколько минут. В памяти малыша навсегда останется тот счастливый победный вечер. В ночном небе весело поблескивали россыпи звёзд. Сердобольная луна мягко освещала жёлто-голубым светом уходящие вдаль рельсы и одинокую группу людей – двух женщин, ребёнка, стройного моряка и какой-то скарб у их ног. А вот и поезд, благополучно влезаем в него и …катимся навстречу с новыми событиями, с жизнью, с будущим, с надеждами!

Ваня маленький замечает, что мать как-то сразу приободрилась, ожила – словом повеселела! Видно, поверила в грядущее спасение!

В Очамчире большому Ивану предстояло пересесть на другой поезд. Ему необходимо было поскорее отбыть в Тбилиси, к месту переформирования, за новым назначением на передовую. Всё сложилось удачно, он успевал по срокам.

– Ну, малыш, прощай! А ты настырный! – треплет он за уши тёзку. – Может быть, когда-нибудь и повстречаемся?!

Со слезами на глазах, Валентина обнимает их спасителя, благодарит его и желает выжить на суровых дорогах войны!

О дальнейшей судьбе своего героя они больше уже ничего не узнают. Такова жизнь! Но он достоин нашей неиссякаемой людской памяти! Были бы мы живы, не случись встреча с этим человеком, благородным воином?! Мужественный и сердечный, отзывчивый и скромный! Добрый человек, кому не безразлична судьба окружающих! Спасибо тебе, Воин! Как сложилась судьба твоя? Остался ли цел, пройдя мясорубку?..

Но ты навсегда будешь живым в нашей благодарной памяти! Слава тебе!..

… «Да, лихое время!» – заключил рано повзрослевший Ваня, возвращаясь из воспоминаний. Конечно же, он ещё тогда решил, что обязательно станет военным. И не только в честь дяди Вани. Нет! Но и потому, что понял: настоящие защитники, справедливые и добрые люди, это – воины! И он хочет равняться на таких людей. И потому они сейчас здесь на приёме у военкома. Уже подходит и их очередь. Мать берёт сына за руку.

«Как незаметно пролетело время в воспоминаниях?! Сколько лет перебрал я в памяти?» – удивляется мальчик, входя к комиссару. Каково же было их огорчение, когда им вернули прошение с резолюцией – «Отказать!». Спорить, доказывать не хватило сил, да и желания. Разве знают они, через что прошёл подросток? Таких подробностей не уместишь в сухой рапорт. Это только в нашей памяти!

– Потерпи, сынок! Как-нибудь проживём и дальше. – успокаивает мать.

– Попытаемся в следующий раз. Ничего – пробьёмся! – с уверенностью повторяет подросток слова моряка.

Ваня твёрдо верит, что, поступит он в Суворовское училище, не поступит, всё равно он станет военным!

Они возвращаются к себе тем же путём. С моря дует свежий потеплевший ветерок. Дождь прекратился полностью. Осторожно, пока ещё робко, проглядывает зимнее солнце. В воздухе подспудно чувствуются еле заметные, но уже весенние нотки. Наверное, потому, что успела подсохнуть ослепительно жёлтая мимоза, теперь она расточает пряный запах, который, спускаясь с гор, нежно обнимает город.

Какое-то ощущение надежды и уверенности наполняет грудь. Безуглов младший вспоминает снова любимые слова капитан-лейтенанта: «Ничего, пробьёмся!».

Конечно, пробьются! Впереди – целая жизнь!

Февраль 2008 года

Святотатство ли?

… Валентина Нетребко встретила своего Анатолия в пору далёкой юности, совсем еще девчушкой. Парень покорил красавицу не сразу. Долго и настойчиво обхаживал, осторожно, боясь спугнуть ненароком певунью и хохотушку. И добился-таки своего! Нежные отношения они пронесли через долгую совместную жизнь, как полный бокал, не расплескав ни капли. Двое детей, мальчик и девочка, скрепляли их счастливый брак. Радости и печали, привычные людям, только усиливали их чувства. Но у жизни свои коварные, неподвластные людям, законы. Однажды, уже взрослая, дочь их погибает от рук злодея.

Случившееся подсекло Анатолия. Вскоре, мужчина, промучившись пару лет, покидает бренный мир. Два удара судьбы, один за другим, падают на хрупкие плечи вдовы. Казалось, что жизнь невыносима, невозможна!. Боль и тоска постоянно напоминали о утрате. Всё, любая мелочь, выводило из равновесия, сжимало горло. И лишь годы, да верные подруги, бывшие всё время рядом, несколько смягчали потерю…

…Сегодня, в очередной поминальный день Анатолия, уже немолодая, но сохранившаяся женщина проснулась рано. В окна квартиры настойчиво стучалось утро. Первые солнечные лучи на потолке причудливо играли с ветвями деревьев. Поздняя осень совсем не собиралась уступать место зиме. Повизгивала семейная собачка Лялька, теребя край одеяла, приглашая хозяйку на утренний моцион.

— Спасу с тобой нет! – заметила Валентина – Сейчас пойдём!

В свои семьдесят лет вдова выглядела довольно молодо и привлекательно. Однако, так и оставалась одинокой, хотя мужчины заглядывались на сдобную женщину.

— А зачем мне это? – размышляла она – Всё равно лучше моего Толи не было и не будет! Пусть наша Любовь так и уйдёт нетронутой, вместе со мной!

Погожий день разыгрывался. По-видимому, это была последняя вспышка «бабьего лета». Предстояло сходить на кладбище и в церковь. Валя любила эти «свидания» у могилок – посидеть там, помолчать, порой поговорить с любимым и с дочерью. Их могилки были рядом. Сегодня у Анатолия был печальный юбилей – десять лет со дня кончины.

— Когда-нибудь и я улягусь рядом с Вами – заключила жена и мать – Но, Господи, попозже! Попозже! Я, ведь, здесь и за Вас набираюсь жизненного опыта, того, какого Вам так и не пришлось пережить. Так, ведь, Боже?!

Осеннее кладбище, сбросившее листву, выглядело тоскливо и неуютно. Небо вдруг неожиданно посуровело, помрачнело – солнце закрыли, невесть откуда набежавшие, свинцовые тучи. Робко посыпал первый снег и тут же прекратился.

— К чему бы это? – подумалось Валентине. Зябко поёживаясь, она двинулась к предкладбищенской церквушке.

— Закажу поминальную панихиду сразу на всех умерших родных. – решила вдова.

Валентина была простой верующей, православной прихожанкой, как и её родители, как обычные русские люди. Вера была истинная, но не слепая – ни капли фанатичности. В доме всегда была библия, неоднократно ею перечитываемая. Христовы заповеди она считала основой морального поведения и строго соблюдала их, нередко возмущаясь тем, как могут вольно трактовать их люди, как бездумно грешат.

– Вольному – воля! – соглашалась она.

Но вольность отдельных церковнослужителей всё-таки возмущала её, особенно мздоимство, сродни гражданскому взяточничеству, переходящее порой рамки приличия!

– Господи, очисти церковь! – не раз призывала Валентина.

Сейчас же, подымаясь по ступенькам в храм и отгоняя крамольные мысли, Нетребко, словно оправдываясь, перекрестилась:

– Богово – Богу, кесарево – кесарю, смертному – жизнь! Прости меня, Господи!

Скорбно постояв немного у алтаря, вдова подошла к дьяку, оформила поминальное прошение к Богу, включив в него нескольких родных имён, давно умерших рабов божьих.

– Кхе – кхе-е! – откашлялся дьяк – С Вас 250 целковых, дамочка, списочек-то получился солидный!

– Бог ты мой! А у меня с собой таких денег и нет. Всего полста наберётся. – Просительно ответила прихожанка – Может обслужите?

– Вы что, гражданочка, с Богом торгуетесь? Или вычёркивайте лишних усопших или приходите в другой раз. С деньгами.

И это бездушно было сказано ей тем самым дьяком? Обескураженная вдова вспомнила, как тогда, десять лет назад, после погребения, она преподнесла в дар этой же церкви. Этому дьяку пять метров панбархата. Тогда ей пообещали навечно занести в поминальный список Анатолия и упоминать его в каждодневной службе. Ей стало так горько и так обидно! Но она промолчала, хотя готова была «взорваться» от такой наглости. Но сдержалась. Храм ведь, не лавка торговая. Вычеркнув «лишних» мёртвых душ, кроме мужа и дочери, готовая провалиться сквозь землю от стыда за Бога и церковь, она опрометью покинула храм: «Боже, Боже! Это что? Произвол или норма церковная? Гоголь очередной раз, наверное, перевернулся в гробу от зависти, что в своё время не додумался так гениально взимать с «мёртвых душ». Церковным иерархам нашим следует вдумчиво перечитать Евангелие Божье! Съезжу-ка я в Очаирский монастырь» – решила растревоженная Валентина – «В обитель архиепископа Феодосия. Замолю, как истинная христианка, душевную «крамолу».

Впереди была ещё половина осеннего дня. Давешняя хмурость соскользнула с небесного лика, обнажая синеву свода, по-летнему засветилось солнышко. Но уже не грело, как прежде. Оно готовилось к зиме. Маршрутка быстро домчала до обители. Здесь было людно, как на ярмарке. У входа торговцы в монашеском одеянии предлагали хлеб, крендельки и прочую выпечку. Может быть вкусное, но дорогое. Тут же шла бойкая торговля иконками, крестиками, цепочками: надо было полагать, что церковь богата не токмо хлебом единым. Вдова недовольно поморщилась, но согласилась: «Слава Богу – не в храме!»

Каково же было её удивление, когда ту же торговлю она увидела и внутри храма, перед алтарём, во время службы.

– Боже мой! Прошло больше двух тысяч лет, как Христос изгонял торговцев из храмов, а они и поныне там! Грешники, опомнитесь! – посетовала женщина.

Простояв с полчаса на «службе», Валентина покаялась в грехах человеческих и, крестясь с поклоном, вышла из храма.

– И зачем я вечно возмущаюсь? У Бога – задачи высокие, вселенские! Ему не до частностей. Нам самим нужно наводить порядок! А как? Сочтут же еретиком! Тут недалеко до Анафемы! – горячилась она.

В душе она понимала, что права, но ей так хотелось, чтобы кто-то поддержал её. И она непроизвольно двинулась к монументальной фигуре Николая Угодника, стоящей между двух храмов монастыря. Мудрый Святой, простерший руки к небесам, как бы олицетворял непогрешимость заветов Христа.

Женщина двинулась к храму, по правую руку Чудотворца.

– Храм сегодня не работает, но как экскурсанту, войти можно, за плату.- Объявила на входе жрица.

– Что же это такое, Господи? – вновь возмутилась явным побором вдова – Что за день такой? Пришла помянуть родных, и, на тебе: тут – дай, там – дай!

Почувствовав степень накала, монахиня всё-таки впустила Валентину. Храм был великолепен, поражая своим убранством и росписью.

– Немало средств ухлопали! – заключила по простоте своей прихожанка. Однако осматривать подробности как-то сразу расхотелось. Тем более, что и здесь, у стен на столах, шла бойкая торговля церковной утварью. Причём, на глазах у Бога, не возбранялось торговаться и снижать цены на иконопись.

– Боже, Боже, разве можно покупать и продавать Веру?! – Валентина ринулась к выходу.

Внутри храма резко потемнело. В открытую дверь было видно. Что небо между рук Святого Николая затянуло тёмными тучами. Который раз за день погода резко поменялась!

– Сейчас что-то произойдёт! – мелькнуло в голове женщины, и она упала ниц.

Между распростёртых ввысь рук Чудотворца проскочил зиг молнии, воздух сотряс осуждающий удар грома. Лицо Николая, прежде праведное и спокойное, вдруг посуровело. Валентине послышалось, как чей-то внятный голос изрёк:

– Женщина! Истинно говорю – ты права! Господь знает – когда и как вернуть паству на путь истинны!

Пошёл дождь. Холодный и колючий. Обливаясь слезами, одинокая женщина шла на остановку, умиротворённая поддержкой свыше.

– Вот и всё, Толинька, вот и всё! Завершилось наше свидание с тобой и Богом. Прощай, до следующего года, любимый!

И, обращаясь к Богу: «Благослови нас, Господи, спаси и сохрани!»

А дождь всё лил и лил, омывая людские грехи… и потери.

Август 2010 года

Судьба резервиста

Многострадальная земля Израиля…

За стенами госпиталя Хайфы неприветливо плескалось осеннее Средиземное море. На койке реанимационной палаты умирал раненый резервист Иосиф Мосейшвили. Вчерашняя ракетная атака «Хамас» для него оказалась роковой. Проклятое противостояние двух народов. Конца и края пока не видно! За какие непоправимые грехи Господь так надолго отвернулся от них? И так жестоко продолжает их карать?

Врачи ничего утешительного не обещали сидящей около сына матери, обезумевшей от горя в предчувствии близкой его кончины – её первенца, её ненаглядного Сосо, её мальчика!

– Горе мне, вай мэ! – причитала женщина – Это я уговорила мужа на переезд сюда. Если бы я знала что произойдёт?

Сегодня она одна была рядом с сыном. Муж и дочь – на работе. Одной рукой она сжимала руку Иосифа, как бы удерживая едва теплившуюся жизнь, другой непрестанно поглаживала ему взмокшую голову. Мать изо всех сил пыталась облегчить его страдания и оттянуть минуту расставания.

– Гачерди, швило! Потерпи сынок! Ты выкарабкаешься, родимый! – убеждала она.

Временами, сквозь жуткую боль, сознание возвращалось к безнадёжно больному. В такие минуты он, внешне ничем не выказывая своих мучений, ласково глядел огромными черными глазами на мать, отвечая ей слабым пожатием.

– Мэ шен микварс, дэда! – шептали его искусанные губы – Я люблю тебя, мамочка! Конечно же я поправлюсь!

Теперь уже он убеждал мать на одной им понятной смеси грузинского и иврита. Они оба понимали всю полноту и серьезность происходящего, но им обоим не хотелось причинять ненужной боли ближнему от сознания неотвратимости. Они лгали друг другу, и это была святая ложь во имя любви.

Обычно, после просветления боль с новой силой обволакивала Иосифа, подрывая и подрывая остатки жизненных сил. Однако он старался подчинить рассудок своей воле. Сомкнув веки, юноша твердил себе:

– Я ещё поживу немного, ведь рядом мама! А там и отец подойдёт с сестрёнкой. Мне нельзя огорчать их!

Иногда он не сразу открывал глаза, приходя в сознание. Иосиф позволял себе пофилософствовать с минутку, иной раз поспорить с Богом. Он теперь считал, что в его положении это дозволительно, не грешно: «Всё окупится моей смертью!». Иосиф пытался найти ответ на извечный вопрос: «Почему в этом мире одному даётся так много и мало спрашивается, а с другого много спрашивается, а даётся так мало? Где справедливость? Где – Всевышний?!!». Однако ответа он так и не нашёл.

Больше всего манило его теперь прожитое. Оно калейдоскопом за какое-то мгновение промелькнуло в его закрытых глазах.

Счастливое время, счастливое детство! Родная Абхазия! Море земли и воды! Край благодатного солнца и радости! Друзья – одноклассники! И мечты, мечты, мечты! Первая, так и не раскрывшаяся любовь!

Он любил эти поросшие реликтовым лесом горы; Черное море и его пляжи с песком и галькой; улочки милого сердцу Сухуми, карабкающиеся от берега в горы; этот так и недостроенный фуникулёр; этот запах жёлтой сухумской мимозы, мраморных цветков магнолий и розоватого олеандра, обволакивающий вечерний берег; этот набережный проспект Шота Руставели с его постоянной разношерстной сутолокой приезжих и местных, с огромными морскими лайнерами у причала; эти каждодневные встречи и знакомства с новыми интересными людьми. «Как далеко всё это и неужели потеряно?» – с тоской думалось ему.

Здесь, в Хайфе, тоже было море, пальмы и всё прочее, но выглядело как-то неестественно ухоженно, напомажено – не так, как на Кавказе.

– Мама! – обратил он свои увлажнённые воспоминаниями глаза на безутешную мать – Обещай мне, что увезёшь меня назад, в Россию. Душа просит, дэда-а!

Прекрасно понимая, что пытается обмануть себя и стоящую за плечами смерть, он всё-таки не терял крупицу надежды на жизнь.

– Да, да, сынок, мы вернёмся, обязательно вернёмся! Отец уже хлопочет об этом. Ты только поправляйся, радость моя!

Сосо вновь потерял сознание, безжалостная смерть наступала, но ангел жизни ещё оберегал его. Мать припала к сыновней груди, не в силах сдерживаться, разрыдалась, орошая её жгучим потоком слёз:

– Господи! За что мне такое? Верни мне сына, не забирай! Ведь он ещё – нераспустившийся цветок! Вдохни в него жизнь, Всемогущий!

Её кровинушка, её Сосо умирал, и она была бессильна вернуть его к жизни всей своей материнской любовью. Сердце её скрежетало, как заржавленный насос, надрываясь от перебоев, готовое вот-вот остановиться вместе с уходящим в вечность сыном.

А как всё тогда у них в Сухуми хорошо начиналось! Их встреча – Луизы и Симона. Рождение первенца! Чудный такой ребёночек, с выразительными еврейскими глазами, как на иконах, с вьющимися кудряшками чёрных волос. Не ребёнок, а ангел! Мальчишка рос в любви и радости. По характеру мягкий, общительный, он сразу стал любимцем двора, а затем и улицы. Его любопытству, его жажде познаний не было предела. Он всегда был там, где было что-то новое, интересное.

Частенько вечерами с четвёртого этажа их дома слышался голос Луизы:

– Опять у бабы Вали, сорванец?! А ну-ка – домой! Отец уже пришёл, ужинать пора!

– У-у, шеен мамацагло, погоди у меня! – полушутя, ласково добавляла она, встретив его и любовно шлёпая по попе.

Пришло время, и малышом всецело завладело море! Благо до берега было каких-то метров триста. Он мог там часами «жариться», как на сковородке, пока голод не толкал его к дому. Море любил он в любую погоду. Ему казалось, что оно живое и может навевать человеку всегда приподнятое воодушевляющее настроение. К концу лета он, обычно, превращался в сущего негритёнка с блестящими белками глаз и ослепительно белыми зубами. Симон и Луиза, придерживаясь принципов свободного развития ребенка, не препятствовали общению сына со сверстниками. От того у мальчика было много друзей.

К семи годам, к школе Сосо свободно изъяснялся на трёх языках – грузинском, русском и на иврите. Последний, из поколение в поколение, передавался в еврейских семьях как дань от далёкой родины предков. Определили малыша в русскую школу. Учился он легко и примерно.

К двенадцати годам подростка семья переехала в Сочи. Этого требовал расширяющийся бизнес Симона, которому стало тесновато в рамках Абхазии. Сосо не прерывая прежних связей с сухумскими друзьями, находит и здесь новых приятелей.

Шло время. До окончания школы оставался год, когда родители заволновались и очень серьёзно. Впереди их сына ожидала Армия. Обычная обязанность для молодёжи времён Симона, теперь осложнялась повсеместной дедовщиной, которая укоренилась в войсках, как сорняк в огороде. Официально об этом умалчивалось, но «шила в мешке не утаишь»! Отовсюду приходили известия об издевательствах над новобранцами, об избиениях, самосудах, суицидах. Армейское начальство попросту пасовало перед беззаконием, утаивало происходящее, принимало полумеры – честь мундира была превыше. В стране возросло количество цинковых гробов и дизертирства. Служба из почётной обязанности для отдельных призывников стала превращаться в русскую рулетку: «жить или не жить»!

И, конечно же, Луиза и Симон забили тревогу:

– Симон, надо что-то предпринимать, чтобы сохранить нашего мальчика, чтобы не изуродовать его психику и, не дай Бог, вовсе потерять сына!

– Не допустим, милая, не допустим! Положись не меня. Я уже зондирую почву.

К этому времени Израиль стал принимать репатриантов из других стран, в том числе и из России.

– Луиза, как ты смотришь на то, чтобы уехать в Израиль? – продолжил Симон. – Правда и там придётся нашему мальчику стать новобранцем, но там абсолютнейший порядок в войсках.

– Да, да, дорогой! Это, наверное, выход, но только как объяснить всё это парню? Как оторвать его от здешнего уклада, привычек, друзей? Он ведь не согласится?! Нужно ни в коем случае не заострять внимания на истинной причине переезда.

– Гачерди, жена! Я беру это на себя.

Как только Симон официально подал прошение на переезд, он сразу же зашёл к сыну:

– Сосо, наша семья должна переехать в Израиль. Этого требует мой бизнес, ему тесновато, необходим выход не межгосударственный уровень.

– Отец, я не согласен, давайте без меня. Ну как я могу порвать с настоящим, с друзьями, с моими планами здесь в России? Я ведь вырос здесь! Вы подумали с мамой об этом?

– Конечно подумали! И я обещаю тебе ежегодный отпуск сюда. Пусть крепнут твои связи с друзьями – глядишь, когда-нибудь организуете совместный бизнес между Россией и Израилем. Нет ничего крепче, чем узы редких свиданий и делового сотрудничества друзей.

– Г-м! Может ты и прав, отец – после некоторого раздумья, согласился юноша – Посмотрим, как живут там люди, сравним своими глазами.

Так, распродав здешний бизнес, вскоре семья Мосейшвили оказалась в Хайфе…

Сосо прошёл годичную воинскую службу в израильской армии, в лагерях, неподалёку от семьи. Служить ему даже нравилось. Кругом – законность, чёткость, порядок. Даже на ночь отпускали домой.

После службы он с отличием окончил технический колледж. Но тут началась «заваруха» с Палестиной, и его вновь призвали, но уже как резервиста. Всё бы ничего, если бы не эта злополучная ракетная атака!

…Придя в очередной раз в сознание и, чувствуя постоянное тепло материнской руки, Сосо с благодарностью и нежностью подумал о матери, но век не разомкнул. Его тревожили другие мысли – хотелось, пользуясь возможно последней передышкой, подвести некий итог своей короткой жизни: «От чего я бежал? От российской службы к израильской? Зачем? Ведь, хрен редьки – не слаще! Там глумятся и убивают свои – «деды», тут – враги! Там – не над всеми и не всех, и здесь, как на войне – кому повезёт! Всё та же лотерея! Так стоит ли бежать за пределы Родины? Нет! Лучше проявлять твёрдость духа у себя и добиваться порядка всем скопом, всем народом! Судьба везде одинакова – что в России, что в Израиле, но строит её и улучшает сам человек, и, пожалуй, удачнее – там, где он родился!

Сосо чуть-чуть приоткрыл глаза после изнуряющего монолога и поглядел на мать из-под ресниц. Сгорбленная, «убитая» горем, ещё молодая, но уже почти старушка, она плакала.

– Дэда, дэда! Мамочка, мамулька! – с горечью пронеслось в голове – Сколько страданий я тебе причинил и ещё принесу? Прости меня, родная! Простите, друзья, за несостоявшиеся встречи, за несбывшийся совместный бизнес! Прости…

Слишком много сил было истрачено на итоговое рассуждение – стало видно, что тело и мозг на исходе. Острая боль пронзила снизу до верху. Кажется – всё! Клинило голову и сердце одновременно. До хруста сжав зубы, Сосо потерял сознание. Время пошло на минуты… Луиза схватила мобильник:

– Симон, бросайте всё и скорее сюда, иначе не застанете сына и брата!

Резервист умирал. Пульс становился всё реже и реже – слабел и едва прослушивался. Забегал медперсонал. Глаза и руки матери молили Бога:

– Господи, пощади!

Отчаявшись, она наклонилась к сыну:

– Открой глазоньки, ненаглядный мой, единственный, радость моя! Попрощайся с нами! Вот и отец твой, и сестра! Не уходи так – неприкаянно! Очнись, родной, ради Бога!

Словно соглашаясь с матерью и Богом, Сосо открыл глаза. Они были осмысленны, ясны и выражали покорность и любовь:

– Я люблю Вас! Но меня призывают туда – еле слышно промолвил он и глазами показал наверх.

Затем Луиза прочла в его глазах немую просьбу, и слабеющий голос произнёс:

– Дэда!, отвези меня в Абхазию, к друзьям. Прос..! На Родин…у!…Домой!

Тело его дрогнуло и обмякло. Едва заметная тень соскользнула с лица. Страданиям Сосо пришёл конец. Только в широко раскрытых глазах его замерла вечная просьба:

– Отвезите меня домой!

Скорбь и слёзы душили Луизу. Материнская рука с осторожной нежностью прикрыла веки умершего. Припав к груди сына, женщина запричитала, осыпая поцелуями остывающее тело.

За окном палаты сверкнуло, громыхнула гроза, и потоки дождя ринулись наземь. Родные и небо оплакивали сына и брата.

Через месяц семья Мосейшвили вернулась в Россию. В руках у Симона была маленькая урна с прахом Иосифа. По-видимому, вместе с ними прилетела сюда и израненная душа моего героя!

июль 2010 года