ОТ ПЕРВОГО ЛИЦА

Изысканность слов приемлю,

Обыденность враз терплю.

Я корнями врослась в свою землю,

Обнимаю, боготворю.

Говорю от первого лица

И мне это нравится.

Я – комок земли на пашне и трава,

Я – береза, что спилили на дрова.

Не останусь пнем и буду жить,

Новые росточки буду вить.

Я – леса грибные и кусты,

Если даже в засуху пусты.

Я – поля, где колосится хлеб,

Я – мозолистые руки тех,

Кто с землей совсем не напоказ

От зари и до зари уж много раз.

Я – глаза мелеющих озер,

Наших рек неслышимый укор,

Кроткий и смиренный зов

Интениса и Тобола, Кушайлов.

Я – деревни, что бурьяном заросли,

Их с землей сравняли, их сожгли.

Только память хранит те крупицы:

Киселевка, Романовка, Шипицыно…

Я – могилы дедов и отцов, Не могу не любить их крестов.

Я – земля, надежно их скрыла,

Обнимая покоем могилы.

Я – грив лошадиные космы,

Я – праздники и сенокосы,

Я – творение всех времен,

Я – колокольный звон.

Я – истошный крик лебедей,

Что взывают к милости людей:

Любить и беречь эту землю,

А другой земли не приемлю.

КАК ХОРОШО, ЧТО ЭТО БЫЛО

Под стук колес и песен под гитару

С романтикой в обнимку улетали.

Тогда не пели песен старых, –

Мы открывали неизведанные дали.

На море, к солнцу, в горы, к скалам,

В непроходимые леса, в пески…

И все пространства было мало,

С романтикой так весело идти.

Мы покоряли новые вершины,

Вернее, покоряли нас они.

Романтика нам голову кружили,

И лётом пролетали дни.

Она нам пела песни у костра

На дальних на лазурных берегах,

И иноземная страна – сестра

Все понимала, хоть не знала языка.

Ну а потом случилось что-то…

Погас костер, разделены границы.

Не та романтика, не та забота,

И не летят к костру сегодня птицы.

И вот сейчас поем о старом,

Припоминая давние куплеты,

Костер, лазурный берег и гитару.

Как хорошо, что было это.

* * * * *

«Я не люблю природу», – вот чудак,

Он молод и совсем не занет жизни.

Дай Бог ему не знать, что все не так,

И что короткий век такой капризный.

Рассвет не любит и закат не замечает,

Не любит осень, тишину и дождь…

Какой наивный, не о том мечтает,

Цена его желаньям – грош.

В наивности узнала отраженье

Своё. В ущербный август увяданья…

Где время юности и искажений,

Веселых грез, несбыточных мечтаний?

* * * * *

ПОДРУГЕ В НОЯБРЬСК

Ты придумала мне новую причуду:

Песни петь, чтоб не было тоски.

Ладно, уболтала, петь не буду

По три песни в день. А ты учти.

Прилепила Пугачеву Аллу

В кухне над обеденным столом

И пою. Где наша пропадала?

И как будто все мне нипочем.

Приберу все к месту: чашки, кружки,

И поет, летит моя душа,

Алка Пугачева мне подружка,

До чего, чертовка, хороша!

Ну, а мой халатик припылился,

И прическа явно не фонтан.

В зеркале какой-то взгляд явился,

Испугался: «Боже, какой танк!»

Все исправить можно и не сложно:

Быстро макияж и бигуди.

Алла, я мадам, смотри, не Брошкина

И похожа на тебя, гляди!

Начинаем петь, маэстро – я,

Подпевай же, Алла Пугачева,

Из Ноябрьска летит сестра моя

К нашему столу на «первачево».

* * * * *

НАТАЛЬЕ СЕРМУС

Ты – белым подснежником,

Ты – потоками вешними,

Ты – тропинкой заснеженной,

Звездой таинственной, нежной.

Земная, сшедшая с небес,

Находишь таинство чудес.

С глубоким ликом, звездными глазами,

Сравнимыми лишь только с образами,

Пой стихи и пиши холсты, –

Дари земные цветы,

Где сюжет самый простой

С старомодною красотой.

Еще жемчужиной на дне лежишь,

Вокруг спокойствие и тишь,

Излучаешь чистейший свет…

Найдут его или нет?

Нет титулов, нет регалий

Есть русское имя Наталья.

* * * * *

НЕ ШУТОЧНОЕ «ГРАФИНЕ» ЛИДИИ С.

Из панбархата не нашивала платья,

Не делали ей пышные прически,

Не избалована великосветской знатью,

Не знали руки золотые четки.

Ни кучера и ни кареты,

Не подносили из хрустального графина.

И под луной не пели ей сонеты, –

Той барышне-крестьянке, той графине.

Она и знать не знала, что графиней

Когда-то назовет саму себя…

Тогда в слезах лилово-синие

Побои заживляла от ремня.

А жизнь-житуха, точно сказка,

Чем дальше, тем она страшнее.

Тяжелый воз везла в салазках.

И трое в них. И хлыст над нею.

Куда же воз везла, родная?

Туда, как выведет кривая.

Вот добрела, как будто к графству,

Бери, графинюшка, богатства.

Графиня не приметненькой жила,

Ведь доля разная у всех.

И вот прозрела, ожила

И слышен смелый, простодушный смех.

Богатство все: вот дети, внуки,

Болезни и натруженные руки.

Подруги есть и все дворянки,

Живут в таком же титуле и ранге.

* * * * *

ГАЛИНЕ

В этом доме много концев,

Где слышны были звуки рояля,

Там много света и солнца,

Тепла и добра, там Галя.

А домик – что тебе в раю,

Где будят по утрам колокола.

И в том березовом краю

Ей машут ангелы и светят купола.

Потому глаза чистые-чистые,

И душа, как книга раскрытая.

Улыбка, как солнце, лучистая

И дорожка к ней не забытая.

Мой самый верный доктор в мире,

Добрый врач, милейший человек.

Сколько раз меня спасала? Три, четыре?..

И не отпустила на тот свет.

Что сказать, когда не надо слов?

И «спасибо» просто режет ухо.

Выпускаю чувства из оков

Стаей голубей из облаков,

Что в груди теснились тихо, глухо.

Драгоценными храню те вечера:

Смех детей, луна, свет, фонари…

Те прогулки, будто бы вчера,

Мне б вернуть и нагуляться до зари.

* * * * *

Убогий мой мирок

И тих и одинок.

Я в душу грусть впустила

Да пожалев ее, не отпустила.

Меня ругают, что не весела,

Что не такою я была,

А только я не сожалею

И все, что есть в душе – лелею.

Я соглашусь, мой стих не веселит,

Но размышлать о многом н велит.

Я думаю и ночь и день, –

Мне говорят, что это лень,

Покрутят пальцем у виска,

Что взять с такого дурака?

Наверно, зодиак не врет:

Против теченья рыб несет…

И молчаливо я киваю,

А правильно ли это, я не знаю.

ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЯ

На земле есть разные птицы

Скворцы, сороки, синицы…

Но петь о них не годится –

Пустомелят все эти птицы.

В заморских странах попугаи и Жар-птицы,

Но с лебединой красотой им не сравниться.

Как он с трудом бредет по борозде –

Неузнаваем лебедь на воде.

О Боже мой, как любит он волну

В нее врастая, мгновенно хорошеет.

Напоминает грудь его луну

И сон – его серебряная шея.

Каких он ловит щук и окуней!

А как сготовит, – пальчики оближешь.

А лебедица с берега: «Скорей,

Лети домой, соскучилась. Ты слышишь?»

Два лебенка малых папку ждут

И затаились, съев свои припасы,

И лебедь уж не белый тут как тут,

Весь прокопченный, как с Донбасса.

Но это все, конечно, ерунда, –

Его лебедка в баньку сводит.

Его стихия баня и вода,

После реки он сразу в баню ходит.

И выйдет лебедь белый-белый

И шире размахнет крылами:

«Где лебедята мои белые?

Опять готов лететь за окунями».

В обнимку с женой садится:

«Я, Лариса, любить умею,

Мы ведь, лебеди, верные птицы

Пойдем в нашу спальню скорее…

Я там спою тебе песню,

Лебединым крылом согрею.

А хочешь петь со мною вместе?

Мы – лебеди – все сумеем».

На том конце Саргатки за бугром

Четыре лебедя машут мне крылом.

Один из них, правда, с бородой, –

Просто современный он такой.

* * * * *

В годины лихих испытаний,

А их у России не счесть.

Бесценным всегда считались

Мужская отвага и честь.

Есть хорошее слово надежность,

В нем опора, плечо и сила

И всегда надеяться можно

На достойную руку мужчины.

А еще на русскую душу,

Отзывчивость и открытость,

Доброты своей не нарушив,

В той душе еще много скрыто.

И день необычайно ясный

От улыбки и пары добрых фраз.

Как мало надо: жизнь прекрасна,

Когда тепло струится из таких вот глаз.

* * * * *

Не ставленник народа – Царь,

Не президент, не секретарь…

Народ царей не выбирал,

Господь на царство их венчал.

ПОЭМА

ЗАПОЗДАВШЕЕ ПОКАЯНИЕ

«Я ЧИТАЛА О ЦАРЕ…»

«Это кто?» – спросила дочь –

Добрый взгляд такой простой,

В церкви видела точь-в-точь,

Это Царь? И он святой?

Я читала о Царе

И кровавом воскресенье…»

«Знаешь, дочка, на земле

Длилось долгое затменье.

Как долгим было то затменье.

Скрывая правду от людей.

Преступное беспамятство – забвенье

Об императорской семье.

Я тоже будто бы проснулась,

Увидев Николая взгляд.

Была из воска та фигура,

Но этот взгляд, но этот взгляд!..

Он словно бы дотронулся рукой

Моей невежеской души.

Сам Царь, не кто-нибудь другой,

Пройдя затмение, во мне ожил…»

Сосредотачиваясь, умолкаю,

Как и с чего начать хочу.

Смотрю на Государя Николая,

Благословения прошу.

Вырезки газетные, журналы,

Оживают старые фото

Отца полсветной Державы

На русской земле сироты –

Николай, Александра, Алексей, Мария,

Ольга, Татьяна, Анастасия.

Все живы пока, но все канут во тьму,

В безымянность на долгие годы

Задыхаюсь от слез, как в дыму,

Их сжигали на лоне природы…

ПРОЗРЕНИЕ

Сохранились архивные фото

И никого из семьи…

Нам твердили долгие годы,

Что злыми были цари.

И последний Царь Николай

В учебниках станет кровавым

Будет выжжена память дотла

О Царе, его Белой Державе.

Только горсточка, жалкая кучка

Не людей, а упырей

Пожелает вдруг стать могучей

Красной властью своих царей.

Сколько было их: много ли, мало,

Да и можно ли сосчитать?

Только как же все это стало:

Государя не отстоять?

Нам врали учебники, врали,

Покрывая проклятых убийц.

Не причастны ли мы? (Едва ли)

К расправе царственных лиц.

Эти фото душу щемят,

И озноб пробирает до сердца.

Их глаза с фотографий глядят:

За что предали их смерти?

Мне бы кричать от бессилья,

Рваться в души, сердца и разум,

Что мы тоже причастны к насилью.

Жаль, не все понимают, не сразу…

НЕМЫЕ СНИМКИ ГОВОРЯТ

Какие дивные глаза,

У этих лиц спокойный взор.

Перед Голгофой Царь сказал,

Чтобы не мстили за него.

Ах, эти царственные лица,

Всего их семь, это Седмица

И как благородно бледны

Царевич, Царь, Императрица,

Четыре Великих Княжны.

Это достояние России

Никогда не радовалось власти,

А за послушание несли её

Как Всевышний крест Всевышней власти.

Теплом и покоем веет от них.

Романовы жили по-царски:

В смиренье, с молитвой святых

Страстотерпец жил не по-барски.

Родился в день многострадального Иова,

Неся всю жизнь пророчества печть

Творя добро делами, словом,

Удел помазанника Божьего – страдать,

Небожителя ангельский взгляд –

Кроткий, добрый, смиренный…

О себе говорил он так:

«Я – человек серый».

Царь был прост и не горд,

Он любил в саду поработать.

Пила, лопата, топор, –

Это я вижу на фото…

Жена и мать принцесса Аликс –

Внучка королевы Виктории.

Лик московских теремных красавиц

Святая на русском престоле.

Полюбив всей душою Россию

И русский народ полюбив

Могло сердце щедрое, сильное

И детей тому научив.

Государыня тоже мать,

Как же горя ей не понять?

Как сынов на войну провожала

И над каждым горько рыдала.

И каждому в ладошку крестик

«Спаси и сохрани»

И ожидала с фронта вести,

Молясь за солдат своих.

Кто мог еще делать так,

Обходя все могилы солдат,

В черном трауре долго молиться?

Так могла Александра, царица.

Вот в одеждах сестер милосердия

Государыня, дочки ее –

В госпиталях, лазаретах с усердием

Трудились ночью и днем…

Княжны… Великие Княжны…

Их лебединая осанка.

И в белых платьях так нежны

Великомученицы-христианки.

Манит царевич Алексей,

Влечет небесными чертами,

Улыбкой и невинными глазами.

И притягательною силой всей.

В шинельке серого сукна

С отцом среди солдат вдоль строя

Приветствует свои войска

Великий Князь, наследник трона.

Семь жизней, как у радуги цвета,

Семь лиц надежд – одна судьба

И с верой не рассталась до креста

Святая православная семья.

Выполняя все для жизни вечной,

Понимая, что земное – тлен,

Угождая Богу в бесконечности

Все хорошее отслужишь на земле.

Как Христа, всю седмицу распяв

И не зная в расправе звериной

Что тот слиток, единый сплав

К небесам улетел неделимым.

Прервавши жизнь на полуслове,

Которой было предназначено страдать,

Как зов многострадального Иова,

Чтоб у престола Божьего стоять.

БОЖЕ ЦАРЯ ХРАНИ

Боже, Царя храни!

Сильный, державный,

Царству на славу,

Во славу нам…

Молитва русского народа

О бессмертии царского рода –

Национальный гимн Царю,

Народная песня Державы,

Гражданства имевшая право –

Символ Отечества, верность Царю.

Язык могучий и прекрасный,

Живой, певучий, сладкогласный,

Праводержавной, Руси православной.

И знал тот торжественный гимн

Стокгольм и Пермь, Тобольск и Рим,

Россию-матушку и нашу славу.

Другого не было такого государства:

Борьба с Ордой, Ливонским Орденом и Ханством,

Набеги Польши, Швеции и Франции…

Хитер, коварен внешний враг,

Россия вся – оборонительный кулак.

Самой себе не изменяя,

Свою Отчизну украшая,

Тем славилась святая Русь.

О, сколько подвигов свершилось,

Земле Российской не забылось,

И на чужое не зарилася Русь.

Имея дар необычайный,

Он в православье не случайный

Добиться верности  дружбы

С поверженным врагом.

Без превосходства и жестокости ненужной

С врагом братается потом.

И не делимы православье с государством,

Божий Помазанник в нем царствовал,

Храня достоинство и честь Державы,

Россия не с протянутой рукой

И не с поникшей головой

Самодержавием жила Держава!

СУДЬБА ЦАРЯ – СУДЬБА РОССИИ

Бог на небе, а Царь на земле,

Сердце Царево в Божьей руке.

Бог один и один Государь, –

Век за веком велось так встарь.

Царь-колокол, Царь-пушка, Царь-земля

И православные молились за Царя,

За русское Отечество и веру

И шли на смерть. И есть тому примеры.

Три цвета флага русской славы:

Черный цвет – орел двуглавый,

Золотой – духовности и вечности,

Белый – чистоты и человечности.

Уйдет в небытие тот флаг Державы,

И развернется яростный кумач

Убийств, репрессий и расправы

И дьявольством натешится палач.

Мужайся, русская земля,

Мужайся простодушный народ,

Прощайте купола, колокола,

Какая скорбь с грозой идет…

1-Й АКТ ТРАГЕДИИ

Февраль 17-го года,

Горят фонари у подъезда дворца.

Морозная ночь. Непогода.

В Петрограде бунтуют войска.

Город запружен народом,

Покрыт кумачем кровавым,

Флаги, митинги о «свободе»

«Новый мир» желает расправы.

Спектакль, а вернее, премьера,

Развязку начинает «маскарад»

«Новый мир» желает новой эры,

Как обнаженный штык февральский Петроград.

Новая власть начинается,

Власть победившей толпы,

Катастрофа уже приближается

К «самой свободной в мире страны».

Клевета свое део свершила.

Обманутый русский народ

С державной могучей вершины

На гору Голгофу пойдет…

В Царском селе неспокойно,

Ники в ставке, Аликс сама

Принимает решения стойко

В море серых шинелей одна.

Горят фонари у подъезда дворца,

Молча стоят защитники.

Близится полночь. Вышла она.

Жена Царя. Ее величество.

В лютый мороз по хрустящему снегу,

В шубе наброшенной на плечи,

Вдоль строя под русским холодным небом

К солдатам пришла на встречу.

Затем к офицерам: «Господа!

Только не надо выстрелов,

Не надо, чтоб из-за нас

Кровь пролилась, мы выстоим».

А дворец погибал, Атлантидой тонул

В пучине безумной и сильной,

С молитвой он шел ко дну:

«Господь, усмири Россию».

Уже ушел гвардейский экипаж дворца –

Бывший царский гордость и краса,

Под знаменами, как «победители»,

И бантами красными в кителях.

И вензелями Царскими в погонах

Присягать Новой Думе, законам…

Всюду трусость, измена, обман,

Как морозный февральский туман.

А женщина. Императрица

Многострадальная Царица

Повержена, достойно и смиренно

Ждет мужа из насильственного плена.

Ее письмо: «Душа души моей,

Сердце рвется от боли,

Не колеблюсь в вере своей.

Мы в разлуке по злобной воле.

Любимый ангел, милый мой,

Мой бедный Ники, мой страдалец

Я вижу в солнце над тобой,

А ты в лучах, о мой скиталец.

Да смилуется Бог и ниспошлет

Тебе и силу, и терпенье,

Нас много испытаний ждет,

В молитве ищем утешенье.

Вчера чудесный был молебен,

Нас это очень ободряет.

Наш Бэби весел, не болеет,

Все ждем тебя, благословляем…»

В Ставку шлет телеграммы Ему,

Получает дерзкие ответы:

«Самодержавца Всея Руси

Больше нету…»

«ПОТЕРПЕВШИЙ ДО КОНЦА СПАСЕТСЯ»

(Серафим Саровский)

Спланированный дьявольский спектакль

Лишь только начинался, начинался…

Будет развязка, а потом финал,

Зловещий занавес все выше поднимался.

А Белый Царь в опале добровольной,

Идущий по пути Христа

И выполнивший Божью волю,

Не бросил тяжкого креста.

Он был избранник-крестоносец,

Служил стране, которую любил,

Любил народ, который его бросит

И даже те, кто рядом с троном был.

Глумится чернь над Царским троном,

Вырвав отречение насильно,

И сорвана имперская корона,

С того, кто берег Россию.

С того, кто на страже правды

Был мерзко оклеветан, опорочен.

И ненавистники России рады,

И клинки свои острые точат.

Народ не должен правды знать,

Святыню тщательно скрывая,

Чтоб от возмездья убежать

Той горсточке вороньей стаи…

Не напрасно сказано Христом:

«По делам их узнают их»

И в терновом венке под крестом –

Не роптать на врагов своих.

Прощать врагов – удел немногих,

Удел немногих в малодушье не впадать.

Какая сила от незлобия исходит,

Какая сила все в терпении страдать!

На русской Голгофе страданий

Испытание больше скрепило

Августейшую семью страдальную

Невидимой Божьей силой.

Их в грузовик посадят, повезут

Арестантами в бесконечность.

Их ждал Тобольск, Екатеринбург,

А после шла дорога в вечность.

И Божья Мать со скипетром, Державой,

Являя чудотворный лик,

Как символ Царской власти, Царской славы

На крестный путь семью благословит.

Дни и месяцы, версты и дали…

Ах, как сатанисты скрывали

На своей земле, как сирот –

Романовский Царский род.

Русь – сто семьдесят миллионов

Не должна слышать звука и стона.

Ночь. Подвал. Курок и штык.

Екатеринбург спокойно спит.

Уснет страна дурманом-сном,

Последнего Царя ругая…

Но правдой содрогнет озноб,

И будет правда та другая.

А глаза, устремленные в нас,

(Так смотреть могут только святые),

Молитву творят за нас:

«Господь, сохрани Россию».

И мучениколв крестного пути

Истории не вычеркнут года.

И как бы долго не было идти,

Но русский грех на нас, он навсегда.

Очнись, Россия, на колени.

Пусть твою совесть осветит заря.

Взывай, моли, проси прощенья

За Николая-Батюшку-Царя.

Он в жертву отдал самое святое –

Их кровь на нас и наших детях.

Кто может быть дороже во всем свете?

После Христа случалось ли такое?

Без наказанья преступленье не пройдет,

Оно взывает к небесам и Богу.

Божий Помазанник простил, но ждет:

Очистить от грехов нашу дорогу.

Икона плачет, мироточит.

О чем она дает свой знак? –

Души и сердца покаянья хочет.

А мы живем не так, не так…

ПОЛЕ ЧУДЕС ИЛИ ТЕМА ДЛЯ РАЗМЫШЛЕНИЯ

Не оскудеет дающего рука…

И раздает налево и направо

«Поле чудес» – игра на дурака:

«Приз в студию! Аплодисменты! Браво!

Неважно, что Камчатка вымирает,

Неважно, что война идет…

«Откройте буковку. С какого края?»

«Поле чудес» подарки раздает.

Как весело, заманчиво и щедро!

С каким размахом, это ж надо!

А из какой казны дары-ущербы

Всей этой показухи-клоунады?

«Пардон, а вам-то что? Дается в дар

То, что укажет стрелка барабана,

Чудес хотят и мал и стар,

Еще и ручкой помашу с экрана».

Смелей вращайте барабан,

Рука дающего не оскудеет.

А на Кавказе все стрельба,

И мать за сыном в плен поедет.

Ах ты поле, полюшко чудес,

Ты ослепло и оглохло, заигралось.

И не знаешь с высоты «своих» небес,

Сколько сыновей в полях осталось.

«Да что вы все о грустном? Впрочем,

«Поле чудес» – чудесная игра,

Никто и никого здесь не морочит…

«Приз в студию! Брависсимо! Ура!»

Я совсем не против чудес,

Но душа не соглашается,

Что забытое слово ЧЕСТЬ

На подарки магнатов меняется.

ИЩУ ТЕБЯ

(Предаче «Жди меня»)

Летучий голландец, вернись

На море такая буря,

Разбиваются волны о пирс,

Тучи черные брови хмурят.

Непокорный летучий голландец,

Может пристанешь к причалу?

Гордый летун и скиталец,

Где же, где же твое начало?

Достиг ли Доброй Надежды?

Какие открытия сделал?

Берег ждет тебя ласковый, нежный,

Что с душою твоим и телом?

Летучий голландец, вернись,

Покажись хотя б из пучины.

Ожиданье – вот моя жизнь,

О тебе вся моя кручина.

Буду жечь костры на песке

И молить попутного ветра

Для тебя, за тебя, о тебе,

Стали волосы серым пеплом.

Летучий голландец, я жду

Из-за тысячи, из-за морей,

Знать бы, где ты – сама приду

Соленого ветра быстрей.

Я не верю, что ты не слышишь –

Глаза застилает слеза.

Дай знак, даже если чуть дышишь,

Ах, нельзя молчать, ах, нельзя.

С каких бы концов и широт

На всех парусах спеши.

Если ищут, то нет сирот,

Если ждут – не медли, спеши.

 

О НЕВЕСЕЛОМ

Ломать – не строить, говорят…

Бездарные, бездушные чинуши

Ломают, делят все подряд

И топчут человеческие души.

Как топчут и какие души!

Безвольным станет самый стойкий.

Так холодно и равнодушно

Чиновники сломили стольких…

Кому сегодня весело в Руси?

Крестьянину? Рабочему? Солдату?

Хоть у кого сегодня расспроси –

Вздохнут, пожмут плечами: «Эх, когда-то»…

Потяжелее были времена,

Но русский человек так сломлен не был.

Сегодня какова ему цена,

Когда под роспись булка хлеба?

Огда в больнице ветеран

Глотая слезы, молча плачет, –

Лекарства нет для старых ран,

Больной да и не нужный, значит.

Какую жизнь он защищал?

Дворцы Газпромов и Госбанков,

Когда в атаку он бежал

За Родину с винтовкою на танки.

Семья, деленная на части.

Богатый с бедным не живет.

Скажи, чиновник, что есть счастье,

Наверно, сытый твой живот?

Чиновники разного ранга

Всласть упиваются властью,

Самый мелкий с главного фланга

Бьет больнее, сильнее, со страстью.

И в поле каждый суслик – агроном…

Мы привыкаем к униженьям.

Мне интересно знать о том,

Какое будет поколенье?

КАЗНИТЬ НЕЛЬЗЯ ПОМИЛОВАТЬ

Казнить нельзя помиловать –

Хитросплетенье слов,

Как на двое распиливать,

Как на весы улов.

Казнить нельзя помиловать –

Заумная игра –

Дурного или милого

Лишь росчерком пера.

Помиловать? Нельзя. Казнить?

Решается судьба.

И бесконечна эта нить –

Людская ворожба.

Слова из сказки прижились

(Немыслимый сюжет)

В несказочную нашу жизнь

Давно за много лет.

Казнить! Помиловать нельзя,

То лучше, что короче.

Решенье из под топора

Палач, смакуя, точит.

И кто-то где-то горько плачет,

И может быть за стенкой рядом.

А твердый лоб людей дурачит

Своей игрой, своим укладом.

АТОМОХОДУ «КУРСК»

Три точки, три тире… Беда!

Призывный SOS и в Баренцевом – горе.

Мы покорили космос, а вода

Вдруг поглотила лодку в море.

И прикипела вся страна к экранам,

К сердцам, которые на дне.

Мы сводок ждем от толстых генералов,

Они нам о коварной глубине.

В неведенье сутки, трое, пятеро…

118 жизней умирает…

Самоуверенность, гордыня снова спятили

И, как всегда, мы правду не узнаем.

КАРИЕ ГЛАЗА

Смотрели карие глаза,

А я все говорила, говорила,

Припоминая старые обиды,

Не видела, что по щеке – слеза.

Все понимали карие глаза.

Мне б замолчать, остановиться,

Опомниться и извиниться,

Что так нельзя, что так нельзя.

Молчали карие глаза,

Но как о многом говорили,

Ведь мы почти подруги были,

Меня любили карие глаза.

Уснули карие глаза,

Уже им не проснуться больше,

И мне больнее и все горше

И по моей щеке – слеза.

Меня простили карие глаза

Безропотно, самозабвенно.

Со старых фото смотрят верно

Меня любившие глаза.

ВЕСНА

Когда засветит солнышко весны

Березы, отогревшись от мороза,

Апрельским соком изливают слезы,

Как будто жалуясь на холодность судьбы.

Зимой березам снились сны

О разнотравье, о цветущем лете,

Как шелестит листвою ветер.

Деревья тоже ждут весны.

А как ее не ждать? С ее приходом

Все пробуждается до клеточки единой,

Настало время испариться льдинам,

Настало время чародейства года.

И соловьями пташки запоют,

Закопошится суетливый муравейник,

И ветер нежностью повеет

На лес, поляны, все вокруг.

Как радостна, стремительна весна,

А на березках лопаются почки.

И клейкие клювики листочков,

Как изумруды, а на них смола.

О свежесть и молодость года,

Рождайся, ликуй, расцветай,

Теплом этот мир заливай,

Пусть даже стоит непогода.

НА РАССВЕТЕ

В предутреннем рассвете сером,

Туманной дымкой расплавляясь,

Мгла постепенно расступалась

И становилась белой пеной.

Рассвет забрезжит, заалеет, распадется

На множество цветов, соцветий.

Ультрамариново-зеленый цвет столетий

На сизом полотне ковром соткется.

Богата простота красы…

Сначала было Слово… Это слово

Дарует день неповторимый, новый,

Чтоб видеть чудо в капельке росы.

Тайна пробуждения от сна

Изумительно покорна, откровенна.

Извечна и проникновенна

Алмазных рос голубизна.

Божья коровка ползет по травинке,

В небо смотрит синий василек,

Вот проснулся первый мотылек

И порхает от цветка к былинке.

Мир первозданной тишины.

Не умолкает лишь сверчок,

Настраивает свой смычок,

Поет про райские сады.

Осеняюсь крестом на Восток.

Создатель, спасибо за лето.

Вдвойне дороже все это,

Когда у истока исход.

В РОЖДЕСТВО

В храме Всенощная. Рождество.

Запах ладана и свечей.

Глазам не верю: в это торжество

Вижу взгляд твоих грустных очей.

Что, заокеанская птица,

Наше захолустье краше?

Где же твоя голубица,

Негритяночка русская наша?

А говорят, что нет чудес.

Не верьте, это ерунда.

Сквозь дымку облаков с небес

Мне улыбнулась Вифлиемская звезда.

ОДИНОЧЕСТВО

Одиночеству – слава!

Это что? Нектар и отрава,

Это скука и это забава,

Это зимы и летние травы.

Это дум бесконечный путь

И серый камень на грудь.

Прошлогодние лица, лица,

Пожелтевшие страницы

Закрытой книги-романа,

Одиночество – это драма,

Ожидание синей птицы,

Что на плечо садится

Иногда. И тогда затворница

Отворит двери тесной горницы,

Затеплит свечу и лампаду,

Как хорошо! Так надо.

Одиночество – незримая гроза,

Одиночество – это глаза:

Верные по-собачьи,

Наивные по-ребячьи,

Голодные, как у нищих,

Забавные, как птичьи,

Усталые, как у старух.

Одиночество – это пух

Тишины. Он незримо летает, Не ласкает, не согревает.

Одиночество – блаженство и бремя,

Хочешь, бери на время.

Научиться терпению сложно,

Не смертельно, привыкнуть можно.

Не хочешь? Даже немного?

Одиночество – это от Бога.

Я ТВОЯ ДОЧЬ БЫЛА, БИБЛИОТЕКА

И вот я снова в этом зале…

Родные стены, книги, стеллажи.

Как вы меня тянули, звали

Из оглушительной глуши.

Сейчас уже другие руки

Все так же бережно хранят

Все это царство. Эти звуки

Со мной неслышно говорят.

Я твоя дочь была, библиотека,

Здесь я любила и страдала,

Познала ценность человека,

А для меня это немало.

Теперь вот падчерица я…

Быть может кто-то и забыли:

По интригантски-вероломно, без меня

В другие стены засадили.

Упрятали от этих книг,

Как сор. Чтоб с глаз долою.

Но не держу я зла на них,

Бог с ними и со мною.

С благословением и святостью храню

В душе все то, что было так обычно.

Мою библиотечную родню

Спаяла слитком не «отлично».

Настанет день, настанет час,

Настанет Праздник Человека,

И я приду, как в первый раз,

Скажу: «Привет, Библиотека».

БИБЛИОТЕКЕ

Книги и ретро

В моде всегда,

Попутного ветра

Вам, господа,

Нижайший поклон, фолианты,

Во все времена

Вас рождали таланты –

Какие у них имена!

Образцовые ряды –

Книги шепчутся в тиши.

Здесь не рынок, не склады –

Музы… Музыка души.

Тише, тише… не мешай,

Снадобье готовит не аптека.

Здесь особый книжный рай,

Запах книг… Библиотека.

Этот запах, как лес, – мой,

Он повсюду, всегда со мной,

Его надо просто любить,

Как бальзамный глоток испить.

Жить ретро всегда! Да!

Время наше быстротечно,

Здравствовать тебе века,

Мой корабль библиотечный!

* * * * *

Ты – огненный факел, а я полымя.

Ты – кипяток, ты потушишь меня…

Ты – камень гранит, я же – скала,

Ты – сизый туман, я – едкая мгла.

Жили-были два дурака,

Так и живут: ты и я.

Нахлебались, напились соли,

Друг без друга воля-неволя.

Спрессовались, срослись, сплелись.

Два ручья в одну реку слились.

И бурлит по камням река –

Заполошные берега…

* * * * *

На Покров выпал первый снег,

Через месяц ляжет зима.

А потом – 21 век,

И в новом витке Земля.

Земля, 21-й век.

Координаты точные и время.

Что изменишь ты, человек?

Земле какое уготовишь бремя?

Чем изумишь, порадуешь землян,

Закончатся ли войны на планете?

Тоб в шар морей, лесов, полян

Еще бы поиграли дети.

Пусть простится век 20-й,

Потекут опять века.

В нашей жизни полосатой

Мир спасает красота.

И пусть в третьем тысячелетье

Главным станут очаг и кров,

И хранит, как прежде, столетья

Богородицы святой Покров.

В ПРОЩЕННОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ

Близко глядеть, а идти далеко.

Сколько же петь в это окно?

В заоблачный мир, в зазвездные дали,

В прозрачный эфир, который над нами.

Что-то не спится и не читается…

Но все зачтется, все засчитается.

И грехов азарт, как колода карт,

Покаянных слез, – в каждой жилке мороз.

Колокольный звон, покаянный канон,

Поведальный стон – для души закон.

Покаянный плач, покаянный взрыд.

Мой слуга и палач – покаянный хлыст.

* * * * *

На семи ветрах, на бую,

На круче, на самом краю,

Охватив головушку, стою,

И пою.

Ветер с дождем в лицо,

То вьюга возьмет в кольцо.

Круча – высокий карниз,

Шаг – и вниз.

Занемела, открыть бы глаза,

Отказали вдруг тормоза,

То белугой реву, то кричу,

То молчу.

Не понять, какое время года,

Но ненастна, кажется, погода.

Впереди не видать ни зги,

Тучи так уж низки.

Слышится крик воронья

Про душу мою, а я

Читаю псалмы и пою

Песнь единственную.

О той, что голову склонила

И одинокая стоит, качаясь.

Не потому ли и горька рябина,

Что без надежды и отчаясь?

Позади раздольное поле

И кони гуляют на воле,

Только звон бубенцов-колокольчиков

Душу рвет и озноб – до кончиков.

Без вина, а всё во хмелю

Пою, пою и пою.

Охватив головушку, стою

На краю…

МАРИНЕ ЦВЕТАЕВОЙ

Тонкие пальцы, тонкие струны,

Тонкость души утонченной натуры.

Совершенство не терпит грима, –

О тебе, для тебя, Марина.

Протянула мне две руки –

Пригоршнями – стихи.

Ты просила – пишу ответ

«Тебе – через сотню лет».

В поднебесье ты погребена,

Мода на все времена одна.

А здесь ничто не изменилось:

Голод голодных и сытость сытых.

Старый мир гербов и эполет

Ушел за тобой на тот свет,

А ты со стаей голубиной

Пролилась звездным ливнем, Марина.

Да, да – небытие, условность,

Высокой души невесомость.

Я – гостья твоя, что скрывать?

Стану строки твои целовать.

Твой дух сподвижник и вожатый:

Откровенный, образцовый, сжатый.

Твое имя – вода для уст

И рябины осенний куст.

Поэты долго не живут,

Расплавляясь в томительный звук

Восхитительной музыки слов,

Чтоб жила на свете любовь.

* * * * *

Простить-то можно, но забыть?..

Одно с другим все время рядом.

Как тетива натянутая нить,

Хотя Писание гласит: «Прощать все надо».

Но как забыть, когда невмоготу?

И как понять? Здесь логика бессильна,

Чувств запредельных наготу

Скрывать, как логику, бессильна…

НОЧЬ

Ах, где мои сумочки, где мои шляпки?

Остались с завязками серые тапки.

Да в углу неразлучный слопок –

Поводырь и спутник-ходок.

Былое с миром отпустила,

Врагов своих давно простила,

Кого люблю или любила –

Благословила.

Сто жизней умещаются в одну.

И до сих пор не верится – в мою,

И с каждым днем спокойней, тише, глуше:

Так Бог захотел, так спасаются души.

Ох, покорность судьбе, ох, смиренье…

Моему своеволью – творенье,

Тихими и робкими шагами вверх и вниз

По спирали кругами.

Стотысячный бессонный монолог…

Уснула незаметно и летала.

Я билась в двери, стены, потолок.

Ночь окрыляет, я крылатой стала.

Как я кружилась, как летала!

Чуть крылья себе не сломала.

Чем буду держать слопок

И чем завяжу на тапках шнурок?

ПОЙ, ПРИМАДОННА!

Старинные часы еще идут,

И жизнь кончается не завтра.

Звезды мгновенный яркий путь

Не обрывается внезапно.

Маэстро, посмотри, в восьмом ряду

Сияние немеркнущей звезды,

Которая разбитую мечту

Умеет ввысь поднять на высоту.

Арлекин, художник и король,

Седой паромщик, голуби, летите!

Они зовут с собой любой порой,

Растает айсберг, если захотите.

Вот так уметь о теплоте!

Не отрекаются любя…

И миллионы алых роз

Лишь часть любви и часть тебя.

ПАМЯТИ БУТОВА НИКОЛАЯ МАКСИМОВИЧА

Большая русская душа…

Есть ли в ней любви границы?

К тем местам у Иртыша,

К людям на его страницах.

Где родился, там сгодился,

Не жалел себя напрасно,

Взяв барьеры, не гордился –

Цену жизни знал прекрасно.

Ступеньки школьного крыльца

Барьером не были как будто.

Ему легко с натурой сорванца,

Он был когда-то просто Колька Бутов.

Нам не был братом и отцом,

Мы говорили: «Свой. Ну просто в доску»,

С добрым и приветливым лицом

Он – учитель, мы – подростки.

Волосы цвета пшеницы,

Глаза- голубой небосвод.

Начинает урок с небылицы,

Нам понятно: истина ждет.

Как умел он связывать даты,

Страны, эпохи, лица…

День сегодняшний с тем «когда-то»

И что могло бы случиться.

А мы героев все искали,

Да сами заблудились будто –

Герой всегда был рядом с нами,

Лишь годы подсказали: это Бутов.

Уходит незаметно человек,

Уходит, расплавляясь в суматохе.

Мы содрогаемся: какой короткий век

И не забыться бы на полувздохе.

Нельзя забыть о тех, кого любил,

И это чувство дорого и свято.

Как больно говорить мне «был»,

Его я буду помнить, как солдата.

МЫСЛИ У ПАМЯТНИКА

Такое далекое стало вдруг близким.

В горле до кома у обелиска –

Русской крестьянке Анастасии,

Отдавшей сынов своих за Россию.

Не поздно ли, поздно отдали мы дань?

Той, что смиренно, с тревогою в даль

Глядит, ожидая Седмицу,

До клеточки помня их лица.

К начальству не била пороги,

И чины к ней не знали дороги.

И стоит сейчас так растерянно:

«Это я ил не я?» – не уверена.

Пышных роз никогда не держала,

«Я сынков не на смерть провожала.

Положить бы цветы все к огню,

Да теперь вот камнем стою.

Мне уже ничего не надо,

В поднебесье с сынами отрада,

Где не нужно подлатывать крышу,

Не готовить в зиму дровишек.

И стою на земле не я –

То горючая память моя –

Русской матери Анастасии,

Да мало ль таких по России?

Человек, ты мимо не пройди,

Помяни солдат, да помолчи,

И услышишь – в моей груди

Сердце живое стучит.

ОДНО МГНОВЕНЬЕ – ЖИЗНЬ

Посвящается картине Сермус Н. Г.

Как дорого то райское местечко, –

Я там живу зимой и летом.

Когда мне плохо, я у речки,

Играю камушками на песке прогретом.

Камыш мне шепчет тихо-тихо:

«Все перемелется, пройдет и это».

Диктует ветер строки стиха:

«Поверь в хорошие приметы».

Облаков в воде отраженье.

Пролетая, плывут куда-то,

Чуть заметное их скольженье

Ближе к вечеру, ближе к закату.

Я найду покой у реки,

Поброжу по колено в воде.

Все прекрасно, всему вопреки,

Не бывает лучше нигде.

Потреплю за гриву лошадку,

Приласкаю ее жеребенка.

А он тычется мордочкой сладкой,

Доброй мордашкой ребенка.

Иду заросшею аллеей парка

В дом с черепичной крышей.

Из раскрытых окон – звуки арфы –

Старинный романс я слышу.

И голос ангельский льется,

Чистый, волшебный, плавный…

Как хорошо здесь живется,

Мирно, спокойно, славно.

Наверно, я когда-то здесь жила,

Куда так тянет и все снится

Тот уголок и та страна

И в будущей мне жизни повториться.

Я приглашаю в эту тишину

И зазываю в гости умиленье,

В свою особую старинную страну,

Где жизнь и где одно мгновенье.

Писать полотна и холсты

Мне Бог не дал такого дара,

Но дал мне видеть чувство красоты,

И это чувство дадено в подарок.

Я многое услышу и увижу

И время поверну я лет на сто.

Вот на старинной черепичной крыше

Под звуки арфы аист вьет гнездо…

БАЛЛАДА О ПЕРВОЙ ЛЮБВИ

Банально я начну издалека…

Не трогала я школьного архива

Ведь вспять не потечет река,

Пусть прошлое все в прошлом будет милым.

А мама берегла так много лет

Мои бесценные бумаги.

И как святыньку развернула я пакет

Без бывших озорства, отваги.

Как в гости напросились два письма

Моей любви несбывшейся, о Боже,

Когда-то я искала их сама,

Да не нашла, прости, Сережа.

Две алых розы на конверте.

Их только две, не три, не пять.

Счастливые не видят знаков смерти

И не хотят их замечать.

И вот мне снова 18!

И я любима, ты со мной.

Я не хочу себе признаться,

Что только в письмах ты живой.

Не через дымку сизого тумана,

Не через мутное стекло,

Я в изумленьи гостьей званой

Пришла в далекое давно.

С тобой присяду, мой далекий.

Ты видишь, как угас мой цвет.

И облачком невидимым и легким

Мне в руки подал свой конверт.

Зовешь меня красивой и родной,

А я тебе все так и не ответила.

Перечитаю сотни раз подарок твой,

Сам знаешь: ты в душе моей отметина.

Я до сих пор с тобой бегу

В тот лунный и искристый вечер –

Мы имена писали на снегу

И никогда не назначали встречи.

Так и сегодня, через столько лет

Как будто бы сказал «А вот и я».

Я сохраню и письма, и портрет,

Но у меня судьба своя.

ПИСЬМО УЧИТЕЛЮ

Посвящается Ботвинкиной Елизавете Ануфриевне

Учительница, милая моя!

Быть может, Вы не помните меня.

Елизавета – любимый педагог,

Я так любила каждый Ваш урок.

Я о себе скажу, Вы вспомните такую,

Весело-бесшабашную, шальную,

Кудрявую Шипицыну Надежду, –

Такой была когда-то прежде.

О, сколько зим прошло и лет?

Вы удивились, я же нет.

Конечно, удивленью есть причина –

Не юбилей, не годовщина…

Но все же, все же есть причина:

Мое безделье и моя кручина,

Поток ночей, что не сомкнувши глаз,

Листая жизнь, я вспомнила о Вас.

А жизнь моя, как том «Войны и мира»,

И в этот год меня спасает лира,

Моя отдушина, моя стезя,

А без нее мне жить нельзя.

Я с главного начну мой повод:

Я благодарна Вам за Слово,

Родную речь и русский наш язык,

К чему и разум и душа лежит.

Вы научили мыслить, говорить,

Вы дали ключ к тому, что полюбить.

Я не филолог, но профессия моя

Созвучна Вашей и довольна я.

Со мною было много книг,

Нет силы, чтоб забыть о них.

Печорин и Онегин с Чацким

Со мной в одной упряжке мчатся.

Ваш образцовый почерк ровный

Увидеть я б хотела снова,

И научить свою бы дочь,

Чтоб буковки были точь-в-точь.

Частенько школа видится во сне –

Я у доски, а Степанида что-то мне

Внушает. И ругает и ругает,

А я молчу, я ничего не знаю.

Молюсь: звонок скорей бы что ли…

И просыпаюсь: «Слава богу, я не в школе».

Я помню «академию лентяев»,

С тех пор я цифры не терплю и не считаю.

Что не любила, так и не люблю

И берегу, что я могу.

Красный галстук, комсомольский мой билет

Храню уж скоро 30 лет.

Зачем? Я не скажу, не знаю.

Теперь молитвы и псалмы читаю,

Иконы полюбила, церковь-храм,

Хотя бываю редко там.

Так изменилось все… Лицо Саргатки

Казалось в детстве хмурым, гадким.

И, время торопя, взрослеть хотели

И к новым берегам из гнезд летели.

Кто-то прижился, кто-то нет,

И на Саргатке клином белый свет.

Я зернышком врослася в эту землю,

Другой земли уже и не приемлю…

В тот страшный год, когда погибла Галя,

Догадывались Вы едва ли,

Как больно было нам смотреть на Вас,

Которая вела наш класс.

Но подойти сил не хватало,

Ведь мудрости у молодости мало.

Делили мы незримо Ваше горе

И плакали, ругая горы.

Бывая в той безмолвной «деревеньке»,

Всегда я подходила к колыбельке,

К той, у которой русая коса

И, как у матери, такие же глаза.

В «деревне» той уж много наших –

Родных и близких, однокашек.

Пришла беда, и вот их нет –

Кому какой отпущен век.

Писать я начала внезапно, вдруг.

Случилось так: сомкнулся круг,

Теперь друзья иные, – вон:

Кровать, листок бумаги, телефон.

Чем отрешенно в точечку смотреть,

Уж лучше буду песни петь.

Вы помните, как пела я про принца,

Про звездную страну и крылья птицы?

Теперь учусь я терпеливо жить

И ожиданье, как урок учить.

Мне дали белый свет, сказали: «На,

Живи, учись на что обречена».

Блаженно принимаю одиночество,

Гадаю и ищу себе пророчества.

Они – как гамма и расчет,

Наукой точной жизнь течет.

Рассвет-закат таинственный и тонкий.

Добро и зло, меж ними перепонка.

Все одиноки мы под этим небом,

Добро и зло под маской снега.

Зло может быть с лицом прекрасным,

Добро встречаем мы с опаской.

А разобраться сразу толку нет,

Как мотыльки, летим на свет.

Я утомила Вас, Елизавета,

Простите непутевого поэта.

Я помолюсь за Вас, я так хочу,

За Ваше здравие поставлю я свечу.

НЕЖНОСТЬ

Я забыла про нежность,

А она вдруг приснилась:

«Не ждала меня?» – и прилежно

На краю кровати примостилась.

А может, это и не снилось?

И было все на самом деле?

Задушевной подружкой явилась

И ногою болтая, сидела.

Не подбирая нужных слов,

Душа любила просто душу.

И, не разгадывая снов,

Молчали, понимали, слушали.

Она баюкала меня,

Рассказывая тихо сказки.

И пела песенку про белого коня

И про бегущие салазки.

Все это было, это было!

О, нежность, я люблю тебя,

Что ты все это не забыла

И навестила вот меня.

«Ты прилетай почаще, нежность,

Не забывай, а то заплачу».

И пригрозила пальцем нежность:

«А слезы тоже много значат».

ШКОЛЬНОЙ ПОДРУГЕ

Когда погаснут все огни,

И луч луны коснется шторы,

Мы снова остаемся здесь одни,

Идем по тихим школьным коридорам.

Опять вот память забродила,

Как будто ты не уходила,

Идем за руки взявшись: ты и я,

И ты еще не предававшая меня.

Вот класс наш, первый ряд, и ты сидишь.

Все просто, без разладов, споров.

Ты, закадычная моя, молчишь,

Такою чужою станешь скоро.

Теперь я знаю, что есть правда, а что ложь.

Теперь я знаю о предательстве на свете.

Я не спрошу и не скажу. Ты не поймешь.

Я плакала тогда, как плачут дети.

Когда меня крылом накрыло горе,

Я так надеялась на дружбу нашу.

И, одинокая, самой себе не веря,

Ждала тебя. Ты где была, Наташа?

Который год, как гаснут все огни

Мы в классе остаемся здесь одни

Сидим вдвоем – лишь ты и я,

И ты еще не предававшая меня.

* * * * *

Школьная парта, последний урок.

Беленький фартук, прощальный звонок.

Солнечный зайчик – прыг по стене,

Зеркальцем мальчик сигналит мне.

Зайчик блеснул по глазам, по глазам,

Бойкий шалун не верит слезам.

Последний звонок – как прощальный гудок.

Сколько надежд! Сколько дорог!

С домашним заданьем не будет морок,

Завтра настанет жизни урок.

И позабудется школьный порог,

Но сердце сожмется, услышав звонок.

И почему-то взгрустнется чуток,

Вспомнится класс и твой педагог.

Вспомнится юность и мальчик-

Шалун и солнечный зайчик.

МОИМ СТИХАМ

Невесел, ох, невесел мой удел…

Да и сама как будто не у дел,

Витаю между небом и землей

Ни белым снегом, ни серою золой.

В безвременье и беспространстве

Сама с собою тихо странствую.

Куда, когда и с кем хочу –

Туда лечу.

Мой стих, как отвлекающий маневр

Врачует оголенный нерв,

Как хобби, как самообман,

А между строк туман-дурман.

Мое богатство в сердце нищем,

Одни кресты на пепелище.

И что плохого, если грусть в стихах,

Неслышимых, немых, как прах?

Летят они из тьмы кромешной.

Сорвавшейся лавиной снежной.

Кто шлет их, сна лишив нарочно?

Ну уж не Ангел, это точно.

И день за днем все мысли новы,

Как рассказать об этом словом?

Мой жадный стих – отдушина, стезя,

Но рассказать о них нельзя.

* * * * *

Плакать так легко заставить,

Ты попробуй, рассмеши,

Ты заставь сугроб растаять.

И обрывки от души

Как газетную бумагу

По кусочкам собери.

Отогрей и стынь и влагу,

А потом меня бери.

Я смешная и смешливая, –

Ты попробуй, рассмеши.

Засмеюсь, что я счастливая,

Только пальчик покажи

Снег с дождем и дождь со снегом

Глобус кружит, словно мяч.

Луч сквозь пасмурное небо,

Плач сквозь смех и смех сквозь плач…

БЕССОННИЦА

Тонкий луч через портьеры, –

Полная луна.

Ночь холодная и серая

Обняла меня.

И, как тройка не святая:

Я, бессонница и ночи.

Зимней ночью свечкой таю,

Летом ночи чуть короче.

Засиделась, загостилась,

Не спросив меня.

Ты, сиделка, сделай милость:

Не тревожь меня.

Прочь, бессонница, за дверь,

Утону под одеялом,

Что милее сна теперь?

Я ль тебя не ублажала?

Ты соломинкой не пей

Мою кровь и силы,

Не трави меня, не лей

Ядом в мои жилы.

Тонкий луч через портьеры, –

Полная луна…

У всего должна быть мера,

Только где она?

ТРЯПИЧНАЯ КУКЛА

Сидит тряпичная куклешка.

Совсем не схожая с матрешкой.

Клочками вата на боках,

Да и всего одна нога.

А кукла мокнет на скамеечке, –

Вокруг наплеванные семечки.

И дождь, как ошалевший, льет,

А кукла ничего не ждет.

Глазенки – пуговицы старые,

Ах, куколка забытая, усталая.

Была когда-то нужная и нежная,

Ну, а теперь, как баба снежная.

Была когда-то и полезная,

Да и кому-то интересная.

Вот наигрались и оставили,

Им тряпочная кукла на черта ли?

Она скучала по компании,

Где были Лоры, Коли, Тани…

Все жданки съела, ожидаючи,

Они забыли, заиграючись.

А дождик лупит, лупит, лупит…

У кукла никого не любит.

Она теперь не интересная,

Ненужная и бесполезная.

* * * * *

Рыбкой затаилась я на дне.

Отдохну от суматохи мира.

Не доносятся ко мне на глубине

Звуки непонятного эфира.

А я рыба, разучилась говорить,

Но как тонко научилась слушать.

Мне слова приходится варить

В котелочке. А потом их кушать…

Воду в ступе без конца толочь,

Вволю напилась я той водицы.

Молчаливые летят то день, то ночь,

Ах, зачем пивнула из копытца?

В тихом омуте останусь навсегда.

А эфир полон гаммы и страсти.

Только душу не скрыла вода,

На поверхность всплыву иногда

И глазами скажу «Здрасьте».

БЕССОННЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ НЕСТАРОГО ПЕНСИОНЕРА

На стенке маятник: «Так-так»,

А сердце в такт: «Так-так»,

Не замедляют стрелки хода,

Отстукивая годы, годы…

На новом витке оборота,

На циферблате хороводом

Мелькают цифры и мелькают годы, –

Такие правила у мира и природы.

Вот что-то стрелки стали отставать,

Есть ключик, чтоб их подогнать.

И вновь часы ритмично бьют,

Сменяя день и ночь идут.

Сверяем жизнь мы по часам

И разрываемся на части, Успеть хотим и тут и там,

В обыденном не видим счастья.

И в мельтешение цифр и лет, –

Вся жизнь, как сыгранный куплет.

Еще припев спеть не успели,

А годы безвозвратно улетели.

У жизни есть сравнений много:

С часами, песней и дорогой,

Что жизнь прожить – не поле перейти,

Препятствий много на пути…

Но как идти по жизни? Вот вопрос.

Как жил ты? Что с собой унес?

Оставил что, кого после себя

И различал ли плевела и семена?

А жизнь – есть колесо незримо.

Сегодня ты вверху – но не гордись.

И не смотри поверх голов и мимо

Всех тех, кому достался низ.

Вращается колесико-кольцо,

И нижний, может, на вершину станет.

Незримые законы налицо,

Которыми Незримый правит.

А зримый только циферблат,

И каждый час звучит набат:

«Готов ли ты, готов к пути,

Чтоб к бесконечности прийти?»

«Так-так», – считают сердце и часы, –

Они такие мудрецы.

Не замечает это человек

И продолжает заполошный век.

РОССИЯ

Может, нелепо нынче о любви,

О России тем более?

А ведь где-то поют соловьи

И есть васильковое поле.

Ах, поля янтарные, чистые,

Ах, просторы мои раздольные,

Да солнышко с неба лучистое,

Ах, ты матушка-Русь подневольная.

По каким дорогам без счета

Приходилось тебе страдать,

Так скажи: какого же черта

Научилась существовать?

Была богатая Империя, Держава,

Кормилицей и житницей для всех.

И руку помощи примером ты держала,

Никто не смел поднять тебя на смех.

А теперь в грязном рубище, босая,

Просишь милости, протягивая руки,

Кто отходы в твои земли бросает,

В наши души без совести и муки.

Черной нищенкой бредешь в пыли.

Матушка-Россия, ты болеешь.

Что же сделали хозяева твои?

Верить хочется, что хворь ты одолеешь.

Я люблю тебя, Родина, очень.

Нельзя полюбить вполсилы.

Без тебя я ни дня, ни ночи,

Мы ведь дети твои, Россия.

Поднимайся с колен, распрямись

И достойно иди к потомкам.

Россия – ты наша жизнь,

Довольно страдать в потемках.

Я НЕ ЛЮБЛЮ

Без шаблонов, трафаретов,

Без наигранных портретов

Скажу о том, чего я не люблю,

Чего боюсь я и от кого бегу.

Я не стану судить о глобальном,

Мне достаточно своего.

Остальное все грустно-печально,

Да и разве изменишь его?

Пардон, сударыня, позвольте,

Ухмылки ваши неуместны.

Не отношусь к какому-нибудь сорту,

Я – тесто своего замеса.

Хлестать довольно по щекам

Своей «премудростью». Устала.

И хоть люблю Христа, не дам

Вторую щёку для удара.

И поцелуй Иуды ненавижу,

Я не люблю предательские маски,

А вашу лисью мордочку увижу,

Вы маскируйтесь хоть какой окраской.

Я не люблю за пазухою камень

И лицемернейшую болтовню,

Но жаль, что люди так веками

Исподтишка ведут войну.

Я не люблю, когда людские козни

Капканами вокруг, как на волков

И не терплю раскаяния поздние

И не люблю цепей или оков.

Я не люблю высокомерность сытых,

Холопство нищих не люблю.

Обидно за народ забытый

И за униженную Родину мою.

Я не люблю себя, когда раскисну

И опускаю руки до колен.

Тогда покрепче зубы стисну,

Не ожидая в жизни перемен.

Я не люблю и не лелею злобу

На тех, кто больно так меня пинал.

Досадно только, что в трущобу –

Пожизненную каторгу заслал.

Я еще очень много не люблю,

Но больше всех – за пазухою камень.

А кто подножки ставил, я прощу,

Но рассчитаюсь на том свете угольками.

ХЛЕБУШЕК

В мире много запахов прекрасных,

Чего только стоит запах грибов,

Яблок и клубники спелой, красной,

А запах арбузов и запах цветов.

Скошенной травы под головою,

Или запах дыма от костра,

Просмолённой лодки над рекою –

Разных запахов чудесных простота.

Но я знаю: в мире не бывает

Запаха священнее, чем хлеб.

Это запах жизни. Коль желают,

Говорят: «Хлеб-соль Вам, человек».

Как без соли пресная еда,

Так без хлеба сиротливо, горько.

Господи, пошли нам на века

Хлеб насущный, с ним и радость только.

Я не знала голода войны,

Я о нем читала только в книжках,

Что дороже хлеба нет цены –

Тяжкий хлеб солдаток, ребятишек.

Черный и горючий хлеб войны,

Был он сладким до последней крошки…

Драгоценней нашей он цены –

Сдобных булок, пряников, пирожных.

И я радуюсь, коль золотое поле

Спелым колосом налитое стоит.

Русское волнуется раздолье,

Урожай хороший нам сулит.

Будет хлеб, а значит будет песня

И про хлебушек хорошие слова.

Слава караваю, если песня

Будет петь, что хлеб – всему глава.

СЫНУ

Ты шагнул в неизвестность, в туман,

В непроглядную даль и стужу.

Мой сынок, мой родной мальчуган

Улетел, потому что так нужно.

Жизнь упряма бывает – терпи

И не лезь высоко на гору,

Не держи ни зла, не обид

И воздастся за это скоро.

В этом мире большом и жестоком

Не хочу тебя видеть слабым.

Восходя, возвращайся к истоку,

Ты – кровинка моя и услада.

Будет больно, а ты иди,

Ведь для этого есть причины.

Говорят, что только в пути

Настоящими становятся мужчины.

* * * * *

Кукушка, кукушка, сколько мне жить?

Пропой мне на ушко и правду скажи.

Кукушка, кукушка, кукуй на весь лес,

А я нагадаю кучу чудес.

Но только б удача не подвела.

Замолкла кукушка. Что же она?

«Ку-ку» и «Ку-ку» – что все значит?

И слышу: кукушка-то плачет.

«Ничего я тебе не скажу,

По лесам кукушат я ищу.

Не пою я, а плачет душа

По дитяткам моим – малышам».

* * * * *

Ничего-то ты не понял, милый, дорогой.

Ива одинокая плачет над рекой.

Ничего-то ты не знаешь, сам себя крадешь,

Что хорошее, – все хаешь, видишь, да не узнаешь.

Ничего тебя не радует, как тебя мне жаль.

Над тобой играет радуга, ты не смотришь в даль.

ИСПОВЕДЬ

Болезнь нас делает мудрее,

Беда нас делает добрее.

Господь шлет очищенье, благодать,

Я понимаю все, но как сказать?

Да, шла во тьме по бездорожью

И разбивалась я в пути

И истину считала ложью,

О вечности не думала почти.

Но полюбила крест, иконы,

А в храм ходила, как в музей.

Но не было раскаяний, поклонов,

Моя защита: я люблю людей.

Но вдруг однажды… Что случилось?

Расплакалась я на виду у всех.

Прутом по сердцу та причина:

Я вспомнила свой первый грех.

Была я маленькой девчонкой,

Когда гоняла ласточку прутом.

Ведь был чертенок в той ручонке,

Не допускавшей мать в гнездо.

А память столько лет молчала,

В каких лабиринтах жила?

У креста обрела начало,

Душа от боли ожила.

А потом еще и еще…

У раскаяния слезы чистые –

Вперебой грехи, вперечет,

Ну а после – глаза лучистые.

Вот тогда и открылась вера,

На себе познала чудеса.

Бог дает нам всё по вере

И по вере открываются глаза.

«Не вы избираете, но Я», –

Так говорит Всевышний.

О, Господь, что я без Тебя?

Ты дал видеть и дальше и выше.

Еще бы научиться не роптать,

На все Твоя Божья воля.

Уж если дал мне видеть благодать,

Дай сил терпеть такую долю.

Пригвождена к кресту иду.

Что? Божья кара или милость?

Благослови же то, что я несу,

Чтоб в скорби неземное снилось.

ЗАУТРЕНЯ СВЯТИТЕЛЕЙ

Звенит от мороза сугробное поле,

И стелется снегом поземка седая.

Кому же досталась такая вот доля

Ходить по земле от края до края.

Мороз леденит одинокую землю,

Спустился туман на просторы-поля,

Идут три Святых за русскую землю,

Им путь освещает краюшка-луна.

Идет Угодник Никола –

Валенки дырявы и тонки,

Шубенка – залатаны полы, С посошком, за спиною котомка.

Радонежский Сергий в рясе

И в скуфейке – ветхая одежка,

Белый весь от снега, ясный,

В лаптях да по снежной по дорожке.

Серафим Саровский в ватной свитке,

Опершись на палочку идет,

Сгорбился, продрог до нитки –

Теплый наш заступник за народ.

Ветер веет бороды седые,

Снег колючий им глаза слепит.

Холодно во тьме. Идут Святые,

И земля спокойно, мирно спит.

– Ай да мороз-греховодник,

Ай да старый шутник, –

Смеется Никола Угодник,

Для тепла поднял воротник.

Чудесник и дивный Угодник,

Никола – святая душа,

Спешит стариковской походкой,

Только валенки, знай, шуршат.

– Угодил, угодил старикам,

Ах, мороз, какой неугомонный.

Господи, утиши его нам,

Да храни страну эту раздольную. –

Серафим смеется и бежит,

Поспевая за резвым Николой,

По дорожке звучат сапоги

Колокольным малиновым звоном.

– Это что.., – улыбается Сергий,

– Я и летом морозы помню, –

Ужасти… Вьюга вертит,

Нам не заблудиться бы в поле.

Говорит Никола: – Вон дорога,

Там Господь сподобит отслужить

Заутреню за Китежским порогом

Лесной церквушечки, должна там быть.

Мне дороги русские известны,

Где нужна подмога, я бегу.

Из других краев я и не местный,

Ну, а Русь я как свою люблю.

И спросили Серафим и Сергий:

– За что Русь ты любишь больше всех,

По дорогам неустанно и с усердием

Молишься за весь Российский грех?

– За что люблю? Дитя она,

Цвет тихий и благоуханный,

Господне неразумное дитя,

А дети не должны быть нежеланны.

Ведь как не умилиться цветнику?

А Русь – дитя любимое Господне.

За русских и молюсь и берегу,

Что Русь – есть дума кроткая Господня.

– Хороша наша радость Русь, –

Серафим тихонько сказал.

– На коленях пред нею молюсь,

На честные ее образа.

– А как же отцы святые? –

Сергий чуть слышно спросил, –

– Были ведь годы лихие,

Народ кровью себя обагрил.

– Покается, – сказал Никола,

– Спасется, – кивнул Серафим,

– Молиться будем, бить поклоны, –

– Так Сергий вторил им двоим.

До церковки лесной дошли,

Заброшенной, покрытой снегом,

Ожили образа, свечу зажгли,

Чтобы заутреню услышало бы небо.

И пела вьюга, Китеж-лес гудел,

Господней думе кротко подпевая,

Любови Спасовой – Руси лесной придел,

Заутренней молитвою день встречая.

А после Святители вышли на паперть,

Благословив на четыре конца,

Вьюгу и ночь и снежную скатерть,

Дорожку лесную, что шла до крыльца.

КОЛОКОЛА

По-разному звонят колокола…

Торжественно, ласкающе, зовущее,

Призывно, грустно и ликующе,

А то как плач надрывно, громко, пуще.

Вливаются в сердце звуки,

Как отголоски небесные,

Звучанья эти чудесные,

Звоны божественной песни.

Старинный гул колоколов,

Знакомый, нежный благовест

И вопрошает он окрест:

«А верно ль ты несешь свой крест?»

* * * * *

Сегодня долгий плач колоколов.

Не по безбожнице, – по маловерной.

Грешна на сорок сороков,

И еще больше, может быть, наверное.

Грешна своим, чужим грехом,

А все не вижу и не слышу.

Грешна на тысячу веков,

Что все грехи я ненавижу.

Что десять заповедей? ЖИЗНЬ.

Не много вроде и не мало.

Но как соединить, сложить,

Чтоб, как колокола, звучала?

Чтоб бурная весенняя вода

С раскаянием чище стала.

Ведь не фальшивят нам колокола –

Они – чистейшего металла.

* * * * *

Иконостат, лампадка и свеча,

До чего молитва горяча…

Венок терновый, на кресте Иисус,

«Помилуй и услышь», – из уст.

Нынче узница и пленница,

Ты прости меня, бездельницу.

Я с ума тихонечко схожу

И не знаю: к Тебе ли восхожу?

На коленях бью Тебе челом,

Что же, что же ждет меня потом?

Я – Твоя затворница и пленница,

А еще Твоя изменница.

Есть прощение, таким, как я?

Милосердный, направляй меня,

То вдруг сдамся, то вдруг веру обрету,

Самой грешной на земле к Тебе бреду.

* * * * *

Хлестали косые дожди,

Листья счастья по свету искали

Как хорошо нам: я и ты,

Мы ничего кругом не замечали.

Потом трещали морозы,

А ты дарил мне тюльпаны,

Хризантемы и алые розы.

Все прекрасно и все банально.

Что для влюбленных погода?

И январь, и июль – весна.

У влюбленных единая мода,

Мода на все времена.

И к белому платью цветы,

Что светлее воды и купели

Наперекор иронии судьбы,

Ведь было первое апреля.

ОБЫЧНЫЙ ДЕНЬ

Помолилась. Не прошло. Пустота.

Душа – что вырытая яма.

Так у всех бывает иногда,

Ой, роди меня обратно, мама.

Завтра будет тоже, что вчепа:

Я проснусь, но не открою век.

И самой мне непонятная игра –

Это утренне-дневной разбег.

Слава Богу, если улыбнусь,

Потянусь, понежусь на кровати,

У иконок наспех помолюсь,

Да простит меня Божья Матерь.

Оденусь, приму таблетки,

Будет завтрак и чай с вареньем,

Два часа не сойду с табуретки,

А за окнами – стихотворения.

Все то же зимой и летом,

Признаки только другие.

Они только разного цвета,

А мы все те же, такие.

Нахохлились пестрые куры,

Их красивый петух гоняет.

Они и не знают, что дура

Про них за окном сочиняет.

Рыжий соседский Джек –

Пес добрый и верный. Увы,

Он собака, не человек,

Я с ним бы только на «Вы».

Придет за кем-нибудь соседка

И «коротенько» минут сорок поболтает,

Мои подружки все пенсионерки,

Губки красят, моду соблюдают.

Зачем вся эта мишура?

О моде я давно забыла.

Что? Грех, депрессия, хандра?

Когда последний раз гулять ходила?

Сегодня просто хмурый день,

Такой ненастный, изнутри давящий,

Еще денек я полелею лень,

А завтра будет он вчерашний.

Рассеянно смотрю перед собой.

Приметы к черту и ладошкой,

Не тряпочкой, а голою рукой

Я со стола сметаю крошки.

Судьба, судьба, мне б лучше не родиться,

Я слабая, каких на свете нет, Сдалась судьбинушке-судьбице,

А говорили, что я сильный человек.

Неправда, что боролась мало,

Захочет и в дугу согнет.

И не таких она ломала

И не таким бока намнет…

Вдруг Тёма прыгнул на карниз,

Неистово, дурнинушкой орет.

Опять соседский кот Маркиз

Его гоняет, шкуру рвет.

«Ну, бедолага рыжий, проходи». –

Коту я открываю створку,

– Ты во дворе такой один,

Тебя терзают, ты не зоркий.

Дам рыбки, каши, молока.

Наш Тёма – мальчик одноглазый,

Ишь, как ввалилися бока –

Мурлыка умный и проказный.

Включаю телефон, звонит.

Так рано, кто же это?

Мужчина в трубке говорит:

«Простите, я хотел бы Свету».

«Которую?» – «А что, у вас их много?»,

Тут на меня напал балдеж:

«Ну я хотя бы Света, ради Бога,

Зазнался и своих не узнаешь?»

«Да…Нет…Простите, я куда попал?»

«А ты куда хотел, родимый?»

«Наверно, номер я неправильно набрал»,

Гоню я дуру дальше: «Ты не Дима?»

«Да, да, он самый. Бухгалтерию хотел»,

«Звони по новой, я не Света».

Замолк мой голос, а его летел,

Как с преисподней, с того света.

Немножко веселее стало,

Но я боюсь своих зеркал.

Я от самой себя устала,

Улыбкой называется оскал.

Мне б самой с собой поговорить,

Не могу, а так бы надо бы:

Этот камень с сердца своротить,

Да не знаю никакого снадобья.

Свистит паровозом чайник,

Дочка вот-вот придет,

Самый мой главный начальник

И рыжик усатый ждет.

К вечеру мама вернется,

Сядем смотреть свою «Башню».

Вот так в нашем царстве живется:

День обычный, но все-таки важный.

Пустота прошла, а я осталась,

Пусть я не увижу дальних стран,

Как же раньше я не догадалась,

Что на лодочке своей я капитан.

Если и унылый пароходик,

Но несет, несет его река.

Пусть на малой скорости он ходит,

Но зато с душою моряка.

ПИСЬМО ЗЕМЛЯЧКЕ ЛИДИИ НИКИТИЧНЕ

Я Вам пишу по доброй воле

Землячке я хочу сказать,

Что ранена такой же болью

За ту деревню, что уж не сыскать.

Наверно, это ностальгия

По разбазаренной земле,

Иль мы сентиментальные такие

За земляков, укрывшихся во мгле.

А мне не повезло, однако,

Когда все полной грудью там дышало…

Не видела трех улиц, ФАПа,

И магазина с сельсоветом я не знала.

Я слишком поздно родилась,

Когда деревня умирала.

Осталось двадцать три двора,

А мне казалось: разве мало?

И я считала: было так всегда,

Что старость не бывала молодою.

Да и об этом разве думалось тогда,

Когда был занят только сам собою.

Я так любила тех людей –

Простых, наивных, громких, древних,

Они не жили без затей,

Уж если праздник – песни всей деревней.

Любили песни под гармошку,

Мой дед Архип был гармонист.

Он с фрицем воевал не понарошку,

Но был он добрым и душою чист.

Наверно, он отдал свою любовь

Родным сынам и дочери к гармошке…

Гармонь, баян – семейный зов,

Услышу и взгрустну немножко.

Мало-Шипицынский «шайтан»

Свел со двора свою корову,

Кормилицу сменил он на баян,

А матери – ни слова.

Гармошку перепел баян,

Да так, что сердце замирало.

А по округе: ах шайтан, шайтан,

В кого такой парнишка бравый?

Он с детства был шальнее всех:

У дядьки-опера выкрал пистолет

И на улицу: «Бабы, руки вверх!»

И смеялся убегавшим вслед.

Всей деревней бегали полдня.

Шутка ли: ребенок не с игрушкой,

Мужики прижали у плетня,

Пистолет отняли у Петрушки.

А в войну им был застрелен волк

Из отцовской старенькой двустволки.

Полагалось дать муки мешок,

Да не дали, обманули только.

Ему годков не доставало,

Чтобы на фронт, чтоб на войну.

Шестнадцать – это слишком мало –

За мужика он был в дому.

А еще он пастушонком был.

Трех ворон поймал, связал им лапы,

Взбунтовалось стадо, а пастух завыл, Благо – дерево стояло рядом.

Так на дереве и просидел,

К ночи помощь ожидая, вот досада,

А внизу рычало и гудело

Вороньем напуганное стадо.

Он мало говорил о себе,

А мы вопросов никаких не задавали.

Поэтому сейчас вот больно мне,

Что мы о нем немного знаем.

Кто-то сказал, что злой он был,

Не знаю, правильно ли это?

А как природу он любил,

Свой край и землю, и деревню эту.

Он добрым не казался – дети обожали,

Он не любил напрасных слов и лесть,

Но когда старики уважали –

Это особая честь.

И Вы, мой давний верный друг,

Спасибо, что вы помните шайтана,

А прозвище дано было не вдруг –

Это когда гонялись за наганом.

Гонцы Егоры и Иваны

Навек затихли, спит Петруша.

Деревни нет, а лишь бурьяны

Былые песни ветра слушают.

На бугре, где жила деревня,

Машет мне одинокий клен.

Он, должно быть, самый древний,

Спасибо, что есть хоть он.

Где стояла родная изба

Никогда не сыскать средь полыни.

Неперспективная, горючая судьба

Жаль, к другим деревням нахлынет.

ДОЧКЕ ТАНЕ

Знаешь, дочка, что такое дом?

Это ведь не только стены с крышей,

А любовь должна жить в доме том,

И шажочек каждый твой услышан.

Ах, как хорошо, когда тепло

На душе и в разуме, и в сердце.

Этим не согреешься в пальто,

Лучше ты открой от дома дверцу.

Ты не помнишь, как весною, в марте

Аист прилетал к нам на дом,

Нашу семью разыскал на карте,

Видно знал, что девочку нам надо.

Как мы бережно приняли тот подарок,

Пеленали и купали, пели песенки,

И я думаю, что все недаром:

Год за годом вверх бежишь по лесенке.

На бегу смотри, не позабудь

И всю жизнь об этом вспоминай

Маму, папу, всю родню и дом,

И, конечно же, родимый край.

Дом тебя любит и ждет,

От любых напастей защитит.

Только дом надежду дает

И силы и веру вселит.

Сюда радость неси и беду,

Только здесь подставят плечо.

Я любую беду отведу,

Что ты, дочка, хочешь еще?

Ты знаешь, что такое дом…

Не живи одинокой вдвоем,

Совет да любовь в доме том,

Коль не так, – оставляй тот дом.

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Баю-бай, баю-бай, дочка, глазки закрывай.

Спи, моя ласточка, спи, моя девочка,

Спи, мое зернышко, спи, мой посевочек.

Я тебе песню спою, баюшки – баю-баю.

Сосульки спустились с крыши,

Веселятся тебя дразня.

Ты слышишь? И Боженька слышит.

Это идет весна.

Распустится  светом белым,

И земля белым лебедем станет,

А ты нарисуй весну мелом,

И вернутся скорей птичьи стаи.

Ты голубкой взмахнешь крылами,

Ненаглядная милая птичка,

Но всегда возвращайся к маме,

Моя пташка, моя синичка.

Пичужкой побудь подольше,

К сердцу прижму в ладонях:

«Озябла, устала, что же?

Звездочка, крошечка, доня,

Кто ж успокоит, согреет

Милую дочку мою?

Вытри слезинки скорее,

И больше не плачь о Му-му.

Только дети мир наш согревают,

Делают мудрее нас самих.

Думаем, что мы их поучаем,

Поучают это нас они.

Спи, моя дочурка, спи, малышка,

Мой росточек, баюшки-баю.

Я себя читаю в твоей книжке,

И в твоих глазах себя я узнаю.

День прошел не понапрасну,

В изголовье ангелы поют.

Спи, кровинка, будет все прекрасно,

Баю-баюшки, баю-баю.

АХ, МАМА…

Москва в сиянии огней,

Москва – как много в звуке этом,

Сердечко Родины моей,

Но что слова ей сельского поэта?

Москва слезам не верит, говорят,

Да что вы, ведь никто не плачет.

Но только вот который год подряд

Решаю нерешимую задачу.

Ах, мама, дочка слова не сдержала,

Я занята была собой,

(Не потому, что время не хватало)

Ну что поделаешь с такой?

Сама себе я обещала:

Вот сядем вместе в поезд и «ту-ту»,

В Москву, в сплетенье трех вокзалов,

По Красной площади с тобой пройду.

Возьмем и Кремль, и Третьяковку…

Да что перечислять картинки?

Не все выходит так вот ловко,

Чтоб как в кино, все без запинки.

Вот «вести» и Куранты бьют,

И ты спешишь к телеэкрану,

Ой, мама, там не так живут,

Как в Вавилоне, верь мне, мама.

Мы – деревенские – такой народ,

Как воробьишки – серенькие птицы,

Пускай Москва себе живет,

И только в снах нам будет сниться.

Столицу я тебе не покажу,

Смотрю я «Вести» виновато.

Ах, мама, хочешь, я тебе спляшу,

Мне в жизни больше ничего не надо.

* * * * *

Я знаю, что стихи мои плохи,

Порой напоминают кашу.

В тетрадку соберу я все грехи:

Свои, чужие, ваши, наши.

Я знаю, что стихи мои плохи,

Ну ладно, ведь пройдет и это.

А я пою, пою свои стихи

Наперекор советам и запрету.

Я знаю, что стихи мои плохи,

Я благодарна и за это.

Поэты были от сохи,

Но я не назовусь поэтом.

Как родинку с лица не смыть,

Не повернуть обратно числа,

Так мой несовершенный стих,

Как родничок струится чистый.

А наволочки шить и вышивать

Я, мама, стану, но при этом

Рисунки, мулине и гладь

Навеют новые сюжеты.

Я знаю, что стихи мои плохи,

Но мыслей ряд я не нарушу.

Вот почему не штопаю носки, –

Листку бумаги изливаю душу.

Вы говорите, что стихи мои плохи,

Спасибо! Мне не нужно утешенье.

Ах, детушки мои, мои стихи,

Какое с вами облегченье…

СОН

Ты не вернулся, ты не знал,

Что можно быть просто счастливым.

А сегодня во сне позвал

Из окна, где спелие сливы.

А я ничего не сказала, Лишь помахала рукой.

И скрылась в толпе вокзала,

Там стоял белогривый конь.

И кучер сидел седой,

Пел песнб какой-то даме:

«Девушка с распущенной косой

Мои губы трогала губами».

А кучер! Кучером был ты

В черной шапке широкополой,

Тебя дама звала на «Вы»,

Видно, был для этого повод.

Я задыхалась от людей и суеты,

Тебя увидеть я хотела,

Запомнить полустертые черты,

Но не успела, не успела…

* * * * *

Я ждала тебя, как с войны

И ночами молилась,

Торопила серые дни,

А время остановилось.

Я все продолжаю ждать

Тебя, как чудо на свете.

Повернуло времечко вспять, –

Так в бреду мечутся дети.

Так беспомощно верно ждать…

Кто ждал, как с войны, тот знает:

Как картинки встреч рисовать

И карточный домик ломать,

Когда улетают маи.

Меняемся мы, неизменчивы нравы,

Отчего же, о Боже мой Правый:

Страданье и ожиданье

Могут зваться прелюбодеяньем?

* * * * *

Я помню розовый закат

И в тихом скверике качели,

К пруду заброшенному скат,

Из сосен и берез аллея.

Я не помню времени года,

Забыла названия им.

Дарила нам нежность природа

И небо улыбалось голубым.

Я забыла твои глаза,

Только помню, что были карие.

Ты мне, кажется, что-то сказал?

Я не слышу: пластинка старая.

Да немое кино истерлось –

Черно-белое колесо,

Где четыре руки простерлись,

Образуя одно кольцо.

Стерся кто? Она или он?

Кто забыл, кто умер, кто предал?

Это море играет с песком,

Не желая оставить следа.

Черно-белое колесо…

Пленка черная, лица белые.

Это море размыло лицо,

Но я помню: оно загорелое.

Во всем виновато море.

Море лет, море правды и лжи.

Безысходное море горя –

Твоей и моей души.

Ну забудь же, забудь меня,

Не буди, не зови, не кричи.

Нет меня, испарилась я,

Белым облаком в черной ночи.

* * * * *

Круглые колесики

Катят паровозики,

Вагончики качаются,

Дорожка не кончается.

Пассажиры дружненько

Едут, куда нужненько –

Кто на Север, кто на Юг,

Ждут дела и там, и тут.

Круглые колесики

Катят паровозики,

Проводница носит чай:

«Пассажиры, не скучай».

Бабка на узлах сидит,

Дед на верхней полке спит,

Кто – читает, кто – скучает,

Кто-то в дурачка играет…

За окном мелькают села,

Отчего же я весела?

А колеса «стук-стук»,

Тебе встретит друг, друг.

Преданный, пригожий,

На тебя похожий…

Круглые колесики

Катят паровозики,

Вагончики качаются,

Дорожка не кончается…

…Уж который год, год,

Снится сон один и тот.

Где же станция моя?

И когда приеду я?

* * * * *

Ты взорвал мою дремавшую страну

Вдребезги, на мелкие кусочки.

За руку повел ты в тишину,

Где набухли клейкие листочки.

Я безропотно пошла в твою страну,

Изумляясь, восхищаясь вновь и вновь.

И не знала, что твою страну

Назову я именем любовь.

Ты ушел, забыв меня позвать,

Я к весне привыкнуть не умею…

Знаю я, как вызвать и сказать:

«Все равно ты мой». Да вот не смею.

ПЕРВЫЙ СНЕГОПАД

Падает снег, вернее снежинки,

Хоть на бумаге рисуй.

Сверкают пушистые грани и льдинки, –

Подставь рукавицу, поймай и подуй.

Падает снег белый разбелый,

Вижу впервые такой.

На ресницу снежинка села,

Рожденная чистотой.

Невесомая и из света –

Чудо вселенной и дня.

Это рождение снега –

Послание для меня.

Снежинки тихо касаются

Тех, кто идет со мной

И загадочно улыбаются,

Восхищенные новизной.

Ах, этот снежный час,

Заметай всю мою тревогу.

Будто бы в первый раз

Я обретаю Бога.

НА КЛАДБИЩЕ

Кресты, оградки, лавочки, цветы

И с неизбежным примиренье…

Глаза, что смотрят с млечного пути

Чисты… Другое измеренье.

Мудро-светло глядят березы,

Что стерты временем даты.

Не всем в панихиду приносят розы,

Безымянные холмы, как солдаты.

Земли неписанный закон

Настанет миг, незваный гость

Пристанища попросит он,

Ну а еще землицы горсть.

И земля его обнимет

«Грешник мой, с тобой усну»,

Как дитя родного примет

На холодном на ветру.

Неписанный закон щемящий.

Здесь все равны, кому писать?

И лес, над холмиком шумящий,

Шуршит листвой, что надо спать.

Я ЗАПОМНЮ ЭТУ НОЧЬ В ВОСКРЕСЕНЬЕ

Я запомню эту ночь в воскресенье,

Тихо дремлет сонная луна,

Убаюкала все созвездья,

Под надежным покровом земля.

Спит, укрывшись седым одеялом, –

Зимний ветер его принес.

«Спи», – сказал, – «До весны до талой,

Отдыхай, землица, в мороз».

Все спит, все вокруг отдыхает,

Эта ночь – божественная ночь.

Тишина, тишина какая,

Суета удалилась прочь.

Обнимаю взором необъятное.

Стекла разукрасил вот мороз,

Всех и все люблю и все понятно

В этот час пока сон не унес.

Эту землю, звезды и луну,

И мороз, который не любила,

Всю заоблачно-зазвездную страну,

Все тропинки, о которых позабыла.

Как спокойно. Даже не мерцают

Звездочки в прозрачной вышине,

Умиротворенно созерцаю

В чувственную даль так близкой мне.

Сплетаются с действительностью сны,

Кого же я узнаю Там?

Узнают ли меня они, –

Те, кто вошел в небесный храм?

ВОЛЧАТА

Знакома сказка нам из детства

Про тетю Кошку, двух котят.

Они открыть просили дверцу,

Что есть и пить они хотят.

Там сказка, здесь же быль – волчата

С голодными глазами – дети,

Помойку роют, как галчата,

В рванье: и необуты, не одеты.

Мы христиане и должны делиться,

Дадим им хлеб, какую-то одежду…

Недетские, мучительные лица

Без радости, без сказки, без надежды.

Окурки собирают на снегу

Родителям. Хочу спросить их мать:

Зачем? (понять я не могу)

Рожать, чтоб снова потерять?

Мне страшно за детей своих,

За это поколенье и волчат.

Не знающие ласки и любви

Ведь до поры до времени молчат.

По-волчьи дерзкие глаза

Украдкой смотрят, настороженно.

Привыкнуть к этому нельзя,

Смириться с этим невозможно.

Я ПО БАТЮШКЕ ШИПИЦЫНА

Я по батюшке Шипицына –

Поселенцев с Вологодчины.

Это значит, острая, как спица я,

Или шип, иголка острая.

Так и есть. Я правда дерзкая.

Если кто обидит – уколю,

Хамам отвечаю веско я

И вообще, я наглость не люблю.

Я воспитана обычно,

Что вложили, то несу,

К равнодушью непрывычна,

Просто я людей люблю.

Я жалею нищих и бомжей

И больных жалею бедолаг

И мне больно слышать для ушей,

Когда топят кошек и собак.

Я теперь не современная,

Белые одежды не ношу

И скажу-ка откровенно я,

В церковь вовсе не хожу.

Я живу одной надеждой,

Но покаяться бы надо, Столько страхов.

Полюбила черные одежды,

Потому что это цвет монахов.

Я при случае поставлю свечку,

Помолюсь за здравье Серафима,

Пусть Господь простит свою овечку –

Батюшку люблю, как сына.

Я мирской обычный человек,

А все спорю, спорю с Божьей волей.

Почему остановил мой бег

И в глуши оставил с моей болью?

Я терплю, раз выбрал для терпенья,

Волоку доверенный мне крест,

И себе желаю лишь терпенья

И внушаю, что затворничество – честь.

Это мой характер скверный

Ранит изнутри, как спица

И за этот бред, наверно,

Я гневлю весь прах Шипицыных.

И никого уж не осталось…

Они в той невозвратной стороне.

Кого сгубило зелье, кого старость,

Я часто вижу их во сне.

И по былому скорбя

Живу в безысходном смятенье

С небес благословите меня

Чтобы с душой ощутить примиренье.

ШТРИХ ИЗ МОЕЙ БИОГРАФИИ

(все сказанное достоверно)

В красный день календаря,

В понедельник, между прочим,

На двадцать третье февраля

У мамы народилась доча.

Ох, ужасть, как орала я,

Мне не пришелся день по вкусу,

А над Саргаткой подымалася заря,

Мне к аисту хотелось иль в капусту.

И угораздило ж меня

В мужицкий день подарком навернуться,

Как будто не было другого дня,

Все именины буду бить тарелки, блюдца…

Мой папка дома праздник отмечал.

Приехал с городу братишка Валька,

Конечно, гады пили, но не чай,

Еще зашла соседка Галька.

Заговорились, засиделись, уж светало.

Понятно: красный день календаря –

Причина есть и повод: водки мало,

Пошли искать ни свет и ни заря.

В столовой баба оказалась – ну, зараза,

Им показала фигу в нос.

Валек сконфузился и разом

Свалил с стаканьями поднос.

Вот и «нашли», но а Валюху

Ну ни за что в кутузку загребли, –

Горячий был и не в себе,

По слухам, хоть яйца в заднице пеки.

А папка мой в авторитете, –

Он в клубе баянистом был.

В милиции за все ответил

И что стаканьев понарошку он не бил.

Таким событием «отмечено» рожденье

И красный день календаря.

По-нашенски отмечено веселье,

Но дядя пострадал, конечно, зря.

А если разобраться, разве зря?

Ведь как-никак, племянница родная.

День, видно, выдался ну просто дрянь

И эта баба из столовой злая.

Тогда, конечно, я не пострадала,

Страдала мамка, глядя из окна.

«Ну, гад, убью», – все повторяла.

«Сам пьет, а я с дитем одна».

Вот выписались, стали имя выбирать,

Пришли соседи, ели-пили.

И вся общественная рать

«Маруся» – имя дать решили.

А дед Кукушкин (спи спокойно)

«Надюха» – имя предложил,

Так и писали в метрики законно,

Так и зовут, как дед решил.

А мы тогда жили на Банной

В натуре нету улицы ужо,

Где заводилой я была всей нашей банды,

Скакала, как индеец Джо…

А дядька Валька все ж сидел два года,

Все честь по чести, все как надо.

Он не был хулиганистой породы,

А дочь назвал он тоже Надей.

Наверно, в честь меня, не знаю,

А может помнит этот день календаря.

Но в этот день из года в год я маюсь,

А сколько именин пропало зря…

Ну в детстве ладно: октябренок, комсомолка

И пр. и др., еще какой-то воз.

Но в праздники родиться нету толка,

Одни разрывы сердца и невроз.

Ведь нагуляться должен же мужик,

Особенно в мужицкий праздник.

А как мы любим? Ну, скажи,

Конечно, до соплей, чтоб в тазик…

И он приходит весь в дрезину,

Весь никакошный-никакой…

Да еще че-то рвется к магазину,

А ты в дверях стоишь, как постовой.

Вот именинница – зачуханная елка,

Лохматая, но все-таки при бусах.

«Подарок» в день рождения, что толку?

«Защитничек», чтоб было ему пусто.

А завтра будет говорить: «Все врешь,

Я пьяный не был, только выпимший,

Прости подлюку-сволочь, не втерпеж,

Дай похмелиться, мне бы выдюжить».

Не знаю, у кого может не так,

Наверно, где-то есть люди культурные.

До страсти я жалею бедолаг,

Какие все же бабы дуры мы.

Ох, чую селезенкой иль печенкой:

В одну из этих лютых зим.

Да будь на мне одна юбчонка,

За водкой побегу я в магазин.

Конечно, если будут «мани»,

Не будет, так пойду и накую.

Я шибко дерзкая, когда дыра в кармане,

Но жалко: самогон не пью.

Хочу к правительству я обратиться,

Чтоб компенсацию платили бабам тем,

Кто по нечаянности мог родиться

В советский наш мужицкий день.

ИСТОК

(посвящается моей маме и ее родине)

В сибирском краю, где синеет тайга,

Где леса густые, дремучие,

И в ряму брусника сладка

Да багульник такой пахучий.

Там сочные травы в зеленых лугах

И пьянящий черемухи цвет.

Там Оша – задумчивая река,

Тихо шепчет камыш свой завет.

Тот завет не новый, не старый,

Он Родиной просто зовется –

Большими Кучками, а может быть Тарой,

Лишь вспомни, и он отзовется.

Это северный край и мудрый и древний,

Правда вся – там начало начал,

Та держава своя, в той деревне

Поселенцев и ссыльных причал.

Там дом родной стоит над Ошей,

Как на бую, на самой круче

И этот дом такой хороший,

Как будто греет солнца лучик.

Там мама люльку мою качала,

Там бегали ноженьки босаньки,

Год за годком отмечала,

И мама плела мои косыньки.

Все дорого и свято в том дому.

Где ты так много и любила и страдала,

И каждый раз к истоку своему

Ты возвращаешься, Тамара.

Тот дом на фоне речки синей

И ставни с северной резьбой,

Изба добротная, красивая,

Ворота – с красною звездой.

Речка Оша – руку протяни,

Хоть ныряй в нее из окошка.

Обмелела… Помнишь мельницу и вишняки,

Когда ты сюда ходила крошкой?

И купалась и плескалась на мостках,

Полоскать белье сюда ходила,

Маме помогала, как могла,

(Ты ведь старшей из детей была),

Воду в огород с реки носила.

Детство… А детство всегда хорошее,

Хоть война его обобрала…

Сытного не было… Видела Оша

Да луна, осветив половинку стола.

Три пары детских глаз, три рта

Ждут пайки больше хоть на крошку.

Они не знали: мать тогда

Меняла вещи на картошку.

Ты знаешь, в мире не бывает

Запаха священнее, чем хлеб.

Запах жизни – он незабываем,

Как года ушедших детских лет.

А без отца… Ой как несладко

И быть виновной без вины…

Елизавета – мать-солдатка

Хлебнула горюшка войны.

Уж сколько было бед-колючек,

Что вдруг облепят, как репьи.

И выплакано слез горючих

Тяжелая судьбинушка – те дни.

Работала для фронта, для победы,

Ждала с войны скупые строчки.

И, слава Богу, миновали беды, –

Ее кровинки сын, две дочки.

Вернулся муж с звездою на груди,

С медалями «За храбрость», «За отвагу».

Вот он уже в колхозе бригадир

И тут хоть награждай отвагой…

«Ванька мокрый» на окошках,

От печи исходит жар.

«Детки, просыпайтесь, крошки,

Стынет суп и самовар».

Пирожки, печенье, шаньги…

«Ой, стряпуха, Лизавета», –

Дует в блюдце с чаем Саня,

Вкусно то и вкусно это.

Было так, заботы побросав,

Гости в дом и приезжали, приходили,

Старательно вели по голосам,

Протяжные куплеты выводили.

Ах, мамочка, легко было с тобой,

Но легкостью совсем не показною,

Были глаза полны голубизной,

В наследство дочке данные тобою.

Смотрю на фотокарточку твою –

Родная – в ситцевом платочке –

Наплакалась за жизнь свою:

Когда приедут сын и дочки?

А папка вон коня ведет, –

На водопой на Ошу приводил.

За лошадями он ухаживать любил

И с речки окуньков несет.

Старинный дом стоит над речкой,

Как человек, родной и верный.

Там та же лавка, та же печка,

Но мамы с папкой нет уж верно.

Там нас теперь уже не ждут,

А только помнят ивы над рекою

Как босоногими бегали мы тут,

Одну игру сменяя за другою.

Много лет уж рядом спят

Александр и его Елизавета,

О чем-то тихо говорят

И бесконечно длится их беседа.

А мы приедем к вам, родные,

Пусть даже вы и на погосте,

Поговорим, как будто вы живые,

Расскажем все, как прежде, мы не в гости.

От вас мы в своем сердце унесем

Все разноцветное, как радуга на небе

И внукам-правнукам о вас расскажем все,

Чтоб знали корни – бабушку и деда.

ВНУЧКЕ КРИСТИНОЧКЕ

С ямочкой на щечке и голубоглазка

Милое дитяточко, светлое и ясное,

Маленькая кроха мое эхо – внучка

Ненаглядная моя, тянешь ко мне ручки.

Внучка моя, девочка –

Кружевная шапка,

Как две капельки воды

Схожая на папку.

Пусть растут и множатся

Эха и столетья,

Не уйду напрасно я,

Мое эхо – дети.

ШИПОВНИК И РОМАШКА

Хвалился цветущий шиповник ромашке:

«Мы – знатного рода, семейства роз,

Нас нет благородней и краше,

Как в небе сияние звезд.

Да, мы колючи, горды,

И с нами нужно осторожно.

Великолепные цветы

Не селятся в пыли дорожной».

А кто-то бережной рукой

Дотронулся до тоненькой ромашки.

«Цветок любимый дорогой,

Как солнышко, такой домашний».

И руки нежные вплели

Ромашку полевую в косу

Из придорожной из пыли

Не из семейства розы.

МЕЧТЫ И ГОДЫ

Кораблик из тетрадного листка

В линеечку косую и с пятеркой

Приплыл из светлого издалека,

Когда мальчишка за косички дергал.

Забыто мальчика далекое лицо

Да и косичек больше нету.

Но помнит гавань – старое крыльцо

Кораблики бумажные по свету.

Большая лужа нашего двора

Была как морем или океаном.

С домов соседних детвора

Пускала корабли по разным странам.

А девочка с косичками Ассоль

Мечту хранила тихо, незаметно,

Все ожидала алых парусов

Ну, а еще, конечно, ветра.

Попутного, соленого, морского…

Ну разве запретишь мечтать?

И берегла на счастие подкову

И выходила корабли встречать.

Наивная Ассоль так и осталась

У тихой гавани – на старом на крыльце

Ждать алых парусов, а старость

Морщинки вяжет на ее лице.

ТЕМ, КТО ПО ДУШЕ

Один прошел, как будто не заметил,

Второй забыл прислать письмо

И сдержанно ответил третий,

И телефон молчит уже давно.

Ах, эти комплексы, куда от них деваться?

Как научиться жить самой с собой?

Не потерять любовь и не прощаться

С тем, кто любим, кто был с тобой.

Такою преданной, однако,

Я разучиться на смогу,

Ведь от природы я – собака,

Кто по душе – навечно полюблю.

Друзья мои, я вас благословляю.

Что я могу вам обещать?

Меня простите, я же вас прощаю

И обещаю вечно ждать.

* * * * *

Если помножить бесчинства на горе,

А беспредел – на войну…

Слезами наполнится новое море

И нет названья ему.

Со словами «С нами Аллах»

Мир убивают и рушат.

Дома, города – все в прах,

Неужто совсем задушат?

Мальчишка держит автомат,

Не учился в школе и года,

Но зато он будет стрелять,

Убивать хладнокровно и гордо.

Не верно, что огонь – есть символ вечности,

Неправда, что нельзя жить без войны.

Двадцатый век уж разменяло человечество,

А жить не может без разрывов тишины…

А Бог, наверно, голову зажав:

«Что вы творите, люди, люди?!

Вам в Судный День не убежать

И Там земные не помогут судьи…»

В оцепененье Всевышний наблюдает,

Как корчится земля в дыму…

Когда Конец, конечно, он-то знает,

Да жаль того, кто шел к Нему…

* * * * *

Я надену блузочку, я надену юбочку,

Нарисую глазки я, нарисую губочки.

Покручусь у зеркала, запоет душа:

«Ты еще, бабенка, чертовски хороша».

Я такой бываю только раз в году,

И никто не знает: я кого-то жду.

Жду кого? Забыла или притворяюсь…

Потому, кого я жду, просто дурью маюсь.

ЦЫГАНКА

– Эй, красавица, постой, погадаю.

– Да не надо мне гадать, я все знаю.

Отмахнула я рукой черны очи, –

Молодая, да веселая очень.

Через день цыганку вновь встречаю.

Эта иль другая, я не чаю.

Черноглазая, смуглая очень –

У цыган одно лицо, между прочим.

– Дай мне, радость, руку, погадаю,

И всю правду расскажу, все знаю.

Да не бойся ты и не беги,

Лучше ручку мне позолоти.

– Да один червонец за душой,

Ну да ладно, убыток не большой.

– На, наври чего-то, – и ладонь

Протянула я цыганке молодой.

И пронзили черные глаза:

– Зря не веришь, и смеяться, ох, нельзя,

Сбросишь кудри да еще набедуешься,

Насмеешься, а потом наголодуешься.

Вырвала свою ладонь тогда;

Как железом по стеклу ее слова.

– Каркаешь на мой на белый свет.

А глаза, как ночь, смотрели вслед.

Сердцевину царапнула, обожгла,

Может, мало денег ей дала?

Да и ну ее к чертям, да и впрочем,

Все халтурят черные очи.

И захлебывалась светом белым,

И смотрела в завтра очень смело.

– Жизнь длинна, – наивно громко пела,

Разбазаривая крохи неумело.

Иди раздавала, как умела

И все дальше, дальше я летела,

Да запнулась о порог как-то утром:

Ох, ты горюшко-беда мудра…

… – Эй, хозяюшка, открой-ка дверцу,

Расскажу, что у тебя на сердце.

Я забыла про цыганку, а заслон

Звякнул цепью, будто смертный стон.

Цыганка. Браслеты и монисты.

Счас наврет с три короба, артистка,

– Не открою я тебе дверцу,

Я напугана цыганами с детства.

– Мне и руку не надо, родная,

По глазам скажу, что я знаю:

Не блестят глаза, кудрей нет,

Из окошка глядишь в белый свет.

Было все, ты веселая очень,

Все осталось позади, между прочим.

Мне с калеки просить горько

Хлеба черствого корку.

Развернулась, пошла уходить.

Дверь с цепочки: – Постой, погоди,

Расскажи, что ждет впереди?

Возьми руку мою, прочитай.

Что же? Что? Говори без тайн.

Не вошла цыганка в мой дом.

Посмотрела в глаза, а потом:

– Не серчай на белый свет,

Долго жить будешь, аж сто лет.

И пошла по своей дороге,

Оставив меня не на пороге.

Я молча смотрела ей вслед:

Верить ей или нет?

Не боюсь я цыган теперь

И веселым открою дверь,

Пусть звенят браслеты, монисты.

И гадалки они, и артисты.

В РЕАБИЛИТАЦИИ

Кто не был там, дай Бог не быть,

Там не различий возраста и пола.

Там учат одному: ты должен жить

Наперекор всему, а это школа.

Там сестры, братья и друзья,

А может и роднее даже.

Там легче, слов не надо, там глаза

Все-все поймут и все-все скажут.

Там те, кого зовут калеки,

Ярлык приклеен навсегда,

У всех одна профессия – коллеги.

И через край там плещет доброта.

Мой друг – десятилетний мальчик

О жизни рассуждает, как старик.

Он покалечен был на даче,

Но он мудрец и улыбаться не отвык.

В колясочке солдатик оловянный.

«Как рано жизнь изнанку показала»

Дай Бог, чтобы изнанка не завяла,

Так было мало радости, так мало.

ПОСЛЕДНЯЯ ОСЕНЬ

Там было много света и кроватей,

Ее кровать стояла у окна.

И все, кто был в этой палате,

К ней подходил, чтоб не была она одна.

И родственники именитые ходили,

Врачи – коллеги и профессора.

Цветами и визитами будили,

Она, казалось, никого и не ждала.

Была задумчива, немногословна,

Смотрела на макушки сосен.

А в глазах удивленье, словно:

«Нежели последняя осень?»

Не радовалась розам и мимозам,

Казалось, их не видела она.

Никто ни разу не заметил слезы,

А знали все: она обречена.

На ужин, собираясь у стола,

Ее садили в инвалидную коляску.

Она шутила и смеялась, как могла:

«Ой, девочки, сейчас хоть в пляску».

А «девочки»-калеки: «Спляшем,

Такого зададим здесь гопака,

И Вас плясать заставим даже,

Не ходят ноги – временно, пока».

Шутили, будто весело, как прежде,

И каждый знал за это плату:

Глаза почти что без надежды

Живут, пока в этой палате.

Со дня на день увезут на операцию.

Солидный возраст и немало лет.

Выдержит ли? Страшно. Трепанация.

Вряд ли. Жалко. Милый человек.

Девять дней красуются мимозы

У кровати около окна.

Скрылось солнце. А по стеклам слезы

Осени. По той, что здесь была.

СКРИПКА

В подземном переходе суматоха.

Запела скрипка, будто бы заплакала.

А может, девушке-скрипачке стало плохо?

А может, плохо скрипке с черным лаком?

Кого играла скрипка? Может Глюка?

В футляр раскрытый брошенная медь

За те обворожительные звуки,

От которых можно умереть.

О чем же говорила скрипка?

Творенье сильное – хрупкое созданье.

Без всяких слов она явилась

Загадкою земного мирозданья.

На миг умолкла суета,

Приостанавливаясь, шаркая ногами

И уносилась дальше, кто куда,

Своими озабоченный делами.

Цветочница – свои цветы продать,

Газетчица – газеты сбагрить побыстрее,

И в суете сует не опоздать,

Лететь. Нестись все дальше, все скорее.

Неподалеку на ступеньку бомж присел,

Лохматый, серый, как бродячая собака.

Он молча слушал скрипку и смотрел,

Не замечая никого, он плакал.

КОНЧАЕТСЯ ЛЕТО

Стою на кромочке у осени.

Березок первые пряди

Седины… Золотые проседи

Шепчут, что осень рядом.

Кончается лето и тихо

Начнется другая пора –

Пора золотистого стиха

И пушкинского пера.

И пышное природы увяданье…

Кричащие «Прощайте» птицы

Напомнили ушедшие в преданье

Далекие и светлые мне лица.

ДНЕВНИК НЕРОЖДЕННОГО РЕБЕНКА

Ура! Я – есть! Я жить хочу!

Но моя мама обо мне не знает,

А я пока еще молчу,

Я стану девочкой, я знаю.

Я буду светленькой, голубоглазой,

Я полюблю цветы, травинки.

И в мир войду пока не сразу,

Я – мамина и папина кровинка.

Я – маленькая крошка хлеба,

Я – настоящий человек.

Я так хочу увидеть небо,

Хотя меня, как будто нет.

Двадцатый день сегодня мне, –

Сердечно начало стучаться,

И в этой доброй тишине

Так хочется заулыбаться.

Вот я умею ротик открывать

И первым моим словом будет «мама»,

Уже могу я пальчики сосать

И в шесть недель я весом тридцать граммов.

Я слышу свет, тепло и шум,

И я уже немножко вижу.

Я – человек, живу, дышу,
А в мир войдя, его я не обижу.

Сегодня маме доктор рассказал,

Что я живу здесь у нее под сердцем.

Наверно, счастливы мамины глаза,

Я слышу: чаще бьется ее сердце.

Я каждый день немножечко расту

И слышу постоянно мамин голос.

Смешные пальчики, ладошки подрастут,

Я так хочу погладить мамин волос.

А папа с мамой имя выбирают?

И мама слышит ли сердечка стук?

Я буду дочкой, а они еще не знают…

Но что это? Мне больно! Что за звук?

Сегодня моя мама меня убила.

* * * * *

Кони, мои рыжие и белые,

Кони мои в яблоках и черные,

Вы несите меня, неумелую,

Удержите меня, неученую.

Я с поющей любовью в груди

И с ковригой спасительного хлеба

И с целебным снадобьем в пути –

Светлою дорогой, добрым следом.

Неужель в седле не удержусь?

Но во имя той священной ноши

Заклинаю, кони, удержу

И не выпущу из рук я вожжи.

Мои кони храпящие, летучие,

С раскаленными копытами,

Вы неситесь к страждущему, ждущему,

У кого душа не сытая.

Стучат копыта, взмыленные морды.

Я умоляю: «Пусть все ладится»,

А за спиною спесь и глупость гордая…

Ах, кони, кони не сбрасывайте всадницу.

* * * * *

Я – человек, Вселенной чудо,

Я сотворен из плоти и крови,

Я не святой, но я и не Иуда,

Живу законами любви.

Пока живу, дышу покуда,

Копчу отпущенный мне век,

Я не святой и не Иуда –

Мирской, обычный человек.

Не чужды ни хвала, ни пересуды,

Грешу и каюсь, вновь грешу.

Я не святой и не Иуда

Я человек, прощенье попрошу.

Не уставая жить я буду

В надежде, вере век за веком.

Хоть смертный я, но не Иуда

И не забуду званье человека.

* * * * *

Герани на окошках, на кровати – кошка

И ковер с оленями, календарик с Лениным.

И как надо, все как водится –

На божнице Богородица.

Накрахмаленные шторчики, незавидные узорчики.

И портреты на комоде всей родни, внучат,

Простенькие ходики на стене стучат.

Самотканые дорожки да на печке валенки.

Индевелые окошки – рисуночки-хрусталики.

Пахнет свежими дровами,

Теплым хлебом, молоком

И еще, чего мы сами

Только в снах и узнаем.

И когда в те сны летаю

Я во мглу небытия –

Побываю, будто в рае,

Где же ты, родня моя?

Словно бы на дне колодца

Силюсь что-то увидать…

Сон родимый мой прервется,

Но приснится мне опять.

* * * * *

Я неудачницею родилась

И слишком много не успела,

Кому моя строка сдалась,

Кольбуду петь неискренно, несмело?

Учиться – уж не мой удел,

А музы ремесло по мне ли честь?

Как много мог, но не успел,

А мыслей много, что не счесть.

Хотела было душу – на щеколду,

Хотела было сердце на замок,

Хотела было разум на защелку,

Хотела было на уста крючок.

Хотеля было на уши повязку,

Хотела было на глаза очки,

Руки-ноги связаны,

Не хочешь, а живи.

А душа противится,

Сердцу неуютно,

С разумом не мирится,

Трудно!

Прочь очки, замки и путы,

Лучше сердце на ладошке.

Многое потеряно, напутано,

Соберу хоть крошки.

* * * * *

Многословье звучит оправданьем…

Кольнуло где-то у плеча,

А ваша речь так горяча…

Как горько разочарованье.

Весь мир обрушился вокруг,

На плечи тяжестью ложится,

А словословье все божится,

Молчи, молчи, неверный друг.

Медленная смерть очарованья…

Ночь прошла и ясный день

Мне показал на вашу тень…

Как больно разочарованье.

* * * * *

Фонарный столб у моего окна

Роняет тусклый и печальный свет.

«Вас бросят, вы останетесь одна», –

Мне прочил незнакомый человек.

Как бросит? Разве я игрушка?

Потрепанная книжка? Рваный мяч?

И опустились плечи, я – старушка

Такая древняя, ненужная, хоть плач.

И теплится в глазах усталость –

Печальный свет фонарного столба,

И не такое доставалось…

Как этот столб одна. Одна.

* * * * *

Опять ты мою воду мутишь…

Тебе покорной быть? Ты шутишь.

Который год все миримся с тобою,

Мой победитель, выхожу из боя.

Что изменилось? Время или мы?

А помнишь, как мы были влюблены?..

Какой чудесный, синий вечер,

От звезд я зажигаю свечи,

Как близко, отодвинь лишь штору

Как далеко летаешь в эту пору.

Угомонись, разгоним лучше тучи, –

В твоих глазах играет звездный лучик.

* * * * *

Ах, зачем ты срезал ветку непокорную

Да и сделал из нее себе дудочку?

Только дудка издает звуки скорбные,

Словно раненая уточка.

Ах, зачем понапрасну терзаешь

Днем ли, вечером, ранним ли утречком?

Не добьешься ты, не узнаешь,

Как умела бы петь эта дудочка.

* * * * *

Пчелы, стараясь, пьют нектар

И в домики свои его несут, –

Для человека это дар

Как чудо или жизни суть.

И ты, мой пишущий собрат,

За ночь проделав мыслей километры,

Строке родившейся так рад,

Как буревестник радуется ветру.

* * * * *

Случайностей в природе нет

И совпадений в жизни не бывает.

Все предрассудки придумал человек,

Зачем придумал? Сам не знает.

В уединении найдя усладу,

Мой шаг так неуверен, робок, тих…

Наверное, кому-то надо,

Чтобы родился этот стих.

И не случайно, не случайно,

К избранникам приходит муза.

С ней не легко, но нет отчаянья,

Что с прежним почему-то рвутся узы.

ПОСЛЕ…

Погасли стеариновые свечи,

Все маски сняты, кончен бал,

А ты остался так и не замечен,

Свой танец ты не станцевал.

Ты лучший стих не написал,

И путеводная звезда тебе не светит.

«Пройдет и это», – ты сказал,

– «Когда-нибудь, дай Бог, меня заметят».

И вспомнят стеариновые свечи,

И бал, который так шумел.

И в этом зале неназначенную встречу

Вдруг ощутят, которой он хотел.

* * * * *

Все будет также, как сейчас

Десятки, сотни и десятилетья,

Но все без нас, но все без нас,

И так же на земле родятся дети.

Будет тонким рассвет и нежным закат,

Будут небо, леса и речки…

В этот мир мы уже не вернемся назад,

Мы станем другими навечно.

Будут зимы мести и весны цвести,

Хлебный колос в полях наливаться,

Кто-то вспомнит о нас, кто-то скажет «прости»,

Только мы будем им улыбаться.

Мы незримо их будем любить,

Сниться в снах, а они пусть гадают,

Почему же не рвется нить

Их и нас, кто с небес помогает.

И будет также, как сейчас,

Нетленная душа лететь навстречу.

Пусть думают, что нет на свете нас,

А я поглажу нежно чьи-то плечи.

О ЧЕСТИ

Быть может, кто-то скажет: «Ладно»,

Что слово Честь сегодня не в чести

И дышит будто бы на ладан

И будто бы нельзя спасти.

За честь сражались юнкера,

Ее оберегая на дуэли.

В предания ушли на времена,

Когда о чести песни пели.

Как-то умный человек

Назвал то время добрым, старым.

Не каждому дается Богом честь,

А коль дана – цени подарок.

Я низко преклоню колени

Пред теми, кто стоял за честь.

Из лучших лучшие гибли на дуэли,

Избрав достоинство, не месть.

Как шпага совесть, ум свободный,

Правдивое сердце, характер смелый –

Только это чести угодно,

Как листок незапятнанный, белый.

Не будем правду с сказкою мешать,

Не будем путать даты и эпохи,

Давай заставим честь свою дышать,

Она жива, а мы не так уж плохи.

Быть честным мне не тяжело,

Кривить душой – больнее, право.

У чести сломано крыло

И кто же выходит подранок?

Честь истекает кровью, люди.

Наверно, лучше были времена.

Неужто честь мы позабудем,

Она – как правда, лишь героями жива.

ПЕСНИ РУССКИХ СУДЕБ

Заметает пурга и что-то поет,

Снег колючий кружится с проседью,

Луна словно слезы льет

С неба черного с просинью.

А пурга все поет и поет

Песню грустную-грустную,

За окошком поземка метет

И как плач песня русская.

Вьюжит, кружит, не стихнет пурга,

И оковы звенят, не смолкая…

Декабристы, цепи, тайга,

Рудники… Знать, судьба такая.

Поминальные свечи горят…

Долго будет помнить Россия…

Зимы злые в Руси. Говорят,

Что Сенатская площадь красива.

Кони стали, сбились с дороги,

И Волконская смотрит вдаль:

Вот Сибирь, вот судьба, нет подмоги,

Вьюга, как подвенечный вуаль –

Отчего же душа так болит?

И откуда-то эхо несется:

На дуэли Пушкин убит,

На реке, что Черной зовется.

Зайдется ветер стоном, плачем,

И мир не спрячет своих слез.

Честь защищать нельзя иначе –

Поэт в крови по снегу полз.

Потом еще метели будут,

Им, кажется, не будет и конца,

Но память вспомнит, не забудет,

Как звон родного бубенца…

* * * * *

Февраль 17-го года,

И не метелица, вьюга, будто лай,

На флаги кумача настанет мода,

И от престола отречется Николай.

Не сам уйдет, столкнут другие

Той самой страшною зимой…

В России зимы лютые такие,

Студеней стужи ледяной.

За годом год колючей гранью

Песни русских судеб отзвучали,

Я люблю, их болью ранена,

Жизнью всей от самого начала.

Россия – это зеркало души,

Читай по ней любое отраженье:

Любовь и нежность, умиленье,

Достоинство, за честь сраженье

И чувственное выраженье

В глазах у Матушки-Руси.

* * * * *

Тернистый путь до храма.

Ох, долгая дорога…

Ругает меня мама:

Все реже хожу к Богу.

Тернистая тропинка,

Я в сердце несу Бога,

А на щеке слезинка,

Ох, зыбкая дорога.

Создатель мой Всевышний,

Иду устало прямо,

Чтоб Ты меня услышал,

Чтоб не ругала мама.

Прости свою овечку –

Заблудшую овцу.

Идти я буду вечно

К Тебе – Отцу-Творцу.

ОСЕНЬ ПРИШЛА…

Грустные листья, смутное небо,

Дождик в окошко стучится.

Птицы в тревоге: кончилось лето,

Северный ветер, усталые лица.

Осень крадется по тайной дороге,

Несет забот вереницу.

У осени тоже тревоги,

Осени тоже не спится.

Паутинки серебряный звон,

Значит уже бабье лето.

Дел поток не завершен,

Надо время дать на то и это.

В бабье лето огороды и сады,

В бабье лето как цветут цветы!

Надо все сберечь, к весне прибрать,

Посушить, похлопать, постирать…

А дождь смывает все следы

И покрывает землю коркой.

Из труб уж потянулся первый дым,

Но жаль мне лето, даже горько.

ПРОВОДЫ

На теплую душу твою

Крупные капли дождя,

Птицы летят на юг,

А ты не домой, никуда.

Серый опавший лист

Тебе прошуршал: «Пора».

На мокром асфальте визг –

Жигуленка протектора.

Плечи октябрь холодит,

Едва удерживаем слезы.

Но выход всегда один:

Ждать оттепели в лютые морозы.

На теплую душу твою

Серебристые капли дождя.

Дождь на отъезд – к добру,

Молчим, по лету скорбя.

Приученная к тихой печали

Улетать без любви от себя.

Этот октябрь прощальный

Благословляет тебя…

И теплую душу твою…

ОСЕННИЙ ПОЛОНЕЗ

По макушкам любимых сосен,

По стаям шумливых птиц

Златокудрая кружит осень,

Купаясь во вспышках зарниц.

До чего же осень беспечна,

Как дитя, игрива, наивна.

До чего же все быстротечно,

В этом мире осень невинна.

Отчего печаль не печалится,

Осень моя синеокая?

И не снится уже и не чается

Юность моя далекая?

Когда речка была зеркальная

И небо хрустально-блестящее,

Влюбленная юность дальняя,

Беспечная, настоящая.

Мне и сейчас все дозволено.

Голубозвонкий мир опять

Вскружил мне голову, довольный,

Что осень – это благодать.

Разнаряженная лоскутница,

Я надену платок такой же,

Стану осени верной спутницей,

Я теперь в бабьем лете тоже.

Запою и умолкнут птицы,

Удивится в загадке лес.

Потому мне осень не снится, –

Я осенний пою полонез.

БЕЛЫЙ АИСТ – ЧЕРНЫЙ ТЮЛЬПАН

Курортный городок у моря

И гомон чаек, шум прибоя.

Очки от солнца, шляпы, веера,

И сорок градусов с утра.

И как на площади сумела приземлиться

Большая, небывалая здесь птица?

Откружив последний свой полет,

Тут «приземлился» самолет.

Как птица аист – символ мира,

Что дарит в свертках матерям

Детей их долгожданных, милых

Наперекор и бурям, и ветрам.

И птица смелая стояла

Что не боялась ни преград, ни высоты,

Как памятником, как мемориалом,

А на асфальте свежие цветы.

Черным тюльпаном был белый аист,

Парил, где знойный ураган.

С отметинами аист, он-то знает

О той войне с названием «Афган».

Там в пепел выжжена земля,

Там совсем не пахнет Россией,

Там семьдесят градусов выше нуля,

Только небо такое же синее.

Там погибал светлоокий пацан,

Зубы сжав и горсточку пыли,

Умирал, зайдясь от боли и ран,

И тюльпаны черные плыли.

И летал, носил по свету аист

Не живых, а мертвых сыновей.

Символ мира рвал сердца на части

В горе безутешных матерей.

Капельки росы или слез

На цветках в подножье самолета

Мальчикам посмертных красных звезд

Той войны сокрытой, но высокой.

Это было начало, и мало кто знал

О страшной войне с названьем «Афган»,

О ней узнают позже, а пока

Южное солнце, курортный загар.

Не придумана эта история, –

Самолет стоит в Евпатории…

Сколько тюльпанов на нашей земле –

Память о той безумной войне?

МОЛИТВА О ГРЯДУЩЕМ ВЕКЕ

Век 20-й ветром унесен,

Год за годом гудевший метелями,

Век 20-й как страшный сон

Окружил печаль карусельную.

На стыке двух веков-эпох

И на ступеньках новой эры

Мою молитву, милосердный Бог

Прими моею грешной верой.

Сегодня в мире мир без света,

Стреляют пушки, льется кровь,

Я слышу содрогание планеты,

Дай шанс нам возродиться вновь…

Чтоб понимать умом Россию,

Чтоб не кромсать ее, не мерить,

Хочу увидеть ее силу,

Хочу в свою Россию верить.

ЗЕМЛЯ

Когда отшумит вся листва,

Упадет последний спелый колос,

Чашу жизни допью я до дна,

Мне об этом сказал вещий голос.

Лягу в землицу-мать,

Для нее я теперь своя.

И не буду больше страдать,

Я стану тобой, земля.

Что земля для нас, для живых?

Поле, огород или дача:

Посадить, взрастить, накормить –

Вот ее основная задача.

О ней заветных песен не поем,

Она не кажется обетованным раем.

Мы топчем, сорим и плюем

И непростительно ее не замечаем.

Не устанет нас принимать

Земля, где живем мы как гости.

Потому и зовут ее мать:

Терпит все и обнимает на погосте.

* * * * *

Пока не поздно, сделай шаг

Навстречу тем, кого ты любишь,

Всю нежность протяни в руках,

А завтра, может, поздно будет.

Лицо в лицо, глаза в глаза,

Душевной ласки не стесняясь, Скажи заветные слова.

Кто знает: сколько нам осталось?

Пока не поздно – объяснись,

А не успеешь – больно будет,

На всю оставшуюся жизнь

Не заживет та рана с солью.

Спеши и примирись с врагом

И поделись кусочком сердца,

Ты первым протяни свою ладонь,

Забудь тот яд и горечь перца.

Поторопись и не сводите счеты,

Завтра может поздно будет все,

А не простивший или не прощенный

Обиду в вечность унесет.

Пока не поздно, сделай шаг,

Одно лишь сердце многих согревает.

Станет близким другом бывший враг,

Я знаю, что так бывает.

(Пока не поздно, сделай шаг…)

* * * * *

Мой бабий век застал меня врасплох

Лежащей на больничной койке,

Надежды маленький и теплый островок

Твердил упрямо: «Это не надолго».

Как сладко верить мнимым грезам…

Но бабий век упрям, не робкий,

И не взирая на мольбы и слезы,

Он под уклон ведет по узкой тропке.

И затянувшийся неслышный диалог,

Сменяя день и ночь, идет по кругу:

«Мой горемычный, как ты мог

Прийти так рано, будь мне другом».

И был ответ: «Пришел твой срок

Принять страдания за милость

И не греши на злой урок»…

О Боже! Мне другое снилось.

Избранницей я принимаю милость

Покорно… А недавно любила зеркала,

Теперь боюсь их. Изменилась.

Я молодой была. Бы-ла…

И не при чем тут зеркала,

Искаженье, фальшь не приемлю.

Я молода и крепка, как скала,

Когда вижу небо и землю.

* * * * *

Растрепаны чувства желтых страниц,

В старых блокнотах моя биография.

Босиком, не предвидя границ,

Я неслась по острому гравию.

Рейсы самолетов, вагоны,

Встречи, адреса, телефоны,

Путевые заметки, расчеты,

Курсовые, контрольные, зачеты…

Наверное, я жутко торопилась

А времени мало, все мало

Своим огнем я б льдины растопила,

Но с неба звезды не хватала.

Как спортсмен на беговой дорожке,

Успеть бы, к финишу бежала.

И больно разбивалась о подножки,

Но быстро я обидчиков прощала.

Я говорила: «Жизнь расставит на места

Минувшее и завтрашнее тоже»,

Но негодовала лишь тогда,

Когда ангел с дьяволом неразличимо были схожи.

И был наполнен каждый час

Надеждой, верой и любовью,

И обжигаясь, и взрываясь, и молясь,

Я открывала всей души засовы.

Я не в обиде на свою судьбу.

А если б заново сказали все прожить,

Я не раздумывая, выбрала б свою,

Чтоб все счастливые мгновенья повторить.

1 НОЯБРЯ – ДЕНЬ ПАМЯТИ МОЕГО ОТЦА

В руках реликвию держу –

Свою священную святыню.

Здесь все, чем в жизни дорожу

Все ОТ и ДО: здесь все родные.

Альбом семейный все хранит.

Мой дом – тебе моя баллада,

Он в снах мне душу бередит,

Но, встретясь с ним, всегда я рада.

Уняться памяти бы надо,

Воспоминаньям прошлых лет,

Но не вперед, назад гляжу куда-то,

Туда, куда возврата нет.

Чем дальше годы убегают,

Тем ближе детство восстает,

Там ярко радуги играют

И сладким сном лечу в полет.

Мой милый родительский дом, –

Безоблачно детства жилище

Старый клен под старым окном.

Дом стоит, а в душе пепелище.

Здесь стояли кровать и диван,

А в углу старинный шифоньер,

Интересно, а как сейчас там?

Как зайти и откроют ли дверь?

Свет горит, но глазницы пустые

И манят к себе, как магнит,

Говорят мне: «Девочка, ты ли?

Ходит мимо, а на нас не глядит!»

Даже стены память хранят,

А во сне живые с мертвыми встречаются,

За столом о чем-то говорят

И целуются, и обнимаются.

Приветливый, радушный дом,

Любили гости здесь встречаться

И пели песни за столом…

Ну до чего же годы мчатся!

«А что же хозяин спит?

Архипыч, баян доставай,

Видишь, гости пришли,

Будем петь, а ты нам сыграй.

«Амурские волны» и «Дочери»

И что жили на свете не зря,

Давай, посидим по-хорошему,

Мы ведь все и родня и друзья…»

Он над «огромным небом» плакал,

А мы смеялись: «Как ребенок плачет»

И на баян слезинки капали

И мы не думали: что это значит?

Я войду в дом и скажу: «Здесь жила

И соскучилась сильно-сильно,

Это стены родного жилья,

В своей памяти я бессильна».

Вошла в подъезд, стою и жду.

Вот две ступеньки, по которым скакала,

Половица прогнулась в дугу,

Все мое, запах дома узнала.

Вот сейчас, вот сейчас я войду,

Ручку двери уже сжимаю…

Нет, нет, нет, я лучше уйду,

И чего же я, дурочка, маюсь?

Здесь люди живут другие

И поймут ли они меня?

Сердце рвет на части ностальгия:

Ну зачем же, зачем же так я?

Вот скамейка – моя подруга,

Она напомнит мне обо всем.

Здесь по очереди три друга

Мне в любви объяснялись тайком.

Где вы, Мишка, Витька и Колька,

Как сложилась ваша судьба?

Нынче не хотела б я только

Чтобы видели вы меня.

Слышу смех счастливый и звонкий,

Говорливый, как журчанье ручья, –

Это моя младшая сестренка

В дом принесла кудрявого щенка.

Комочек белый, неуклюжий,

Через пороги еле-еле перелазит

И оставляет за собою лужи,

А мы смеемся: «Вот проказник».

Любимец и почти что член семьи

Антошка – белым облаком растаял.

Двенадцать лет его любили мы,

Собачья преданность святая.

«Обед готов», – зовет в окошко мама

И поправляет занавеску в кухне,

А солнце светит ярко, прямо в раму,

И это солнышко горит, не тухнет.

Как свет родного очага,

Хранитель нашего уюта и покоя,

А в доме мама – сердце и душа

И излучает нам тепло такое.

Сюда несли тревоги и печали,

Как хорошо, что мама с папой есть.

И нас всегда с любовью здесь встречала,

С надеждой в дом несли любую весть.

Все годы здесь и дороги и святы,

Не сразу это станешь понимать:

Рассвет детей, родителей закаты, –

И это все есть жизни благодать.

И дома этого всегда я слышу зов,

Где я так много и любила, и страдала:

Ведь это крепость, крыша, тыл и кров,

Здесь часть души моей осталась.

А в памяти достаточно копаться.

И, дом, прощай, ведь ты уже не мой,

А то мамуля станет волноваться,

Я успокоилась, иду к себе домой.

МОЕЙ МАМЕ

Наш грешный мир от холода продрог,

Последняя осень 20-го века,

Я затеваю теплый монолог

Для мамы, чьей душой согрета.

И самые красивые слова

Тебе одной хочу я подарить,

Но ты их знаешь все сама,

Довольно нам с тобой грустить.

Опять я, мама, села за стихи,

Но на сей раз не попрошу прощенья,

Что не чиню постылые носки,

Мне в душу вдруг влетело настроенье.

Конечно же, я добрая лентяйка

И как такую можно утерпеть?

И за меня везешь ты воз хозяйки,

А я – нахалка – начала вот песни петь.

Прости мне мой характер скверный,

Что я капризна иногда,

И что бываю я слезливая без меры,

И мою слабость знаешь ты одна.

Сдаюсь, как пленница, тебе,

Вот видишь, руки вверх подняты?

Ты – безусловный мой авторитет,

Ты – генерал, а я – солдатка.

Ты помнишь, как я в детстве говорила:

«Ой, мамочка, роди меня обратно»,

О! Если б это чудо совершилось,

Ну до чего же было бы приятно.

Я снова бы сидела на коленях

И обнимала бы тебя за плечи.

А ты бы гладила, жалела,

Шептала б в ушко ласковые речи.

По сути, так сейчас и есть,

И мы с тобой две близкие подруги,

Мы два крыла, чтобы лететь,

А как лететь нам друг без друга?

Моя мамуля, милая мамуля,

С тобой я забываю возраст свой

И моим взрослым детям ты бабуля,

Ты до сих пор оберегаешь мой покой.

Ну как вернуть мне долг дочерний?

А хочешь, я смешные песни буду петь?

Ты любишь смех мой в час вечерний,

Я этим буду твое сердце греть.

Молюсь, чтоб не болела, не старела,

И чтобы дольше был твой век

И так же в хоре ветеранов пела,

Мой самый близкий, добрый человек.

И мне ль не знать, не отличить

Ту тайну материнской силы…

Горжусь тобой, умеющей любить

И поступать достойно и красиво.

Пока со мною жизнь и ты,

Душа моя лучом любви согрета…

Опять не удался веселый стих,

А так хотелось сделать это.

* * * * *

«А вот и я!», – доверчивый, открытый

Дитя огромной маминой любви.

Так здравствуй, человек новых открытий.

Шагай смелее в жизнь, дитя Земли!

Младенец сосет у мамы молоко,

И она от счастья улыбается.

Ребенок сделал первый шажок,

И мир от радости умиляется.

Она ласкает и голубит его словом,

Тех слов не пишут в словаре толковом

И слова, как сказка, хороши

И так необходимы для души.

Ребенок не умеет говорить,

А мама понимает все без слов.

Угадывает: что он хочет, что болит,

Ночей не спит, когда он нездоров.

Надежно в маминых руках.

И так тепло, уютно, безмятежно

В ее руках, как в розовых лугах –

В любви и вере, и надежде.

Первую книжку прочла ему мама,

От мамы узнал он про птиц и зверей.

И строгой, и нежной, и доброй самой

Первую тайну откроет он ей.

С чего начинается Родина? С мамы!

Мама всегда была рядом с тобой.

Только она и исток и начало

Вечной любви материнской святой.

Закрой глаза и прислушайся к голосу

Мамин голос знакомый, родной

Его не спутать с другим чьим-то голосом

Он вечно живет в тебе, будто твой.

ДОЧКЕ ТАНЕЧКЕ

Ты – моя росиночка

Утренняя, свежая,

Ты – моя снежиночка

Хрупкая и нежная.

Ты – цветочек полевой –

Тонкий стебелечек.

Ты – любимый самый мой

Звонкий колокольчик.

Ты как лучик солнышка

Долгожданный, теплый.

Милый мой подсолнушек,

Ты совсем зеленый.

Ты – лесная ягодка

Желанная и здешняя.

Словно в небе радуга,

Ты – моя надежда.

Как в апреле вербочка,

Скоро вот распустишься,

Тянешь к небу веточки

И в цветенье пустишься.

Веселинка ты моя,

Всюду неразлучная,

Пусть живет твоя душа

Радостно, не скучно.

Заплету твой волос,

Словно хлебный колос.

Прошепчу на ушко:

«Ты – моя подружка».

* * * * *

Милый задумчивый край,

Знакомые лесные тропинки,

Мой первозданный дикий рай,

Поздороваюсь с каждой травинкой.

Любимая хмельная роща,

Я видела тебя во сне.

По красе духмяной и роскошной

Босиком бежала по траве.

Низкий поклон вам, березы.

Как долго меня вы ждали.

Надо мною гремели грозы,

Я вернулась, я снова с вами.

Запою песню звонко-звонко,

Как когда-то умела петь.

И откликнется эхом девчонка

Из прошедших и юных лет.

Как и не было в сердце грусти,

В счастье таком безмятежном

Ко мне, широко раскинув руки,

Бежит кудрявая веселая Надежда.

НОЧЬ

Снова ночь и черная муть,

Обнимает за плечи жуть.

Я боюсь темноты и закрытых дверей,

Я боюсь суеты у кровати моей.

Живет в моей комнате страх,

Он дышит во всех углах.

И молитвы все перечитаны,

Покаянны грехи сосчитаны.

Я совсем разучилась спать,

И, как гроб, неудобна кровать.

Сбилась подушка в комок,

Как будто смертный узелок.

Мне б в вечность окунуться

Навсегда, чтоб не проснуться.

Уйти бы без лишних слов,

Но не забыть с собой молитвослов.

Когда же кончится эта ночь?

Темнота, маета, поди прочь!

Я спеленута в ночь, как в черную шаль,

Рядом нет никого, а жаль.

* * * * *

Летняя вечерняя прохлада,

Тишина – душе умиленье.

Давай помолчим, слов не надо,

Мне приятно уединенье.

Тишина – моя подруга-спутница,

Восторгаться ей не перестану.

Тишине – суета разлучница,

Я слушать тишину не устану.

Надоедлива дневная суета

Суматошная, никчемная, пустая.

Вечер наступил и тишина,

Все в природе мирно отдыхает.

Только в тишине можно услышать

Шелест листьев, дуновенье ветра.

Я слышу, как деревья дышат,

Как падают звезды-кометы.

Первозданным и перволиким

Я хочу этот мир познавать.

На плечо словно сел белокрылый

И сказал: «Вот тебе благодать».

* * * * *

В музее восковых фигур

Я видела царя Николая.

На свет из темноты шагнул,

А на лбу – струйка крови живая.

И сам он такой живой,

Но смотрит в лицо своей смерти,

Как он хочет заслонить собой

Жизнь семьи, что стоит за спиной,

Жизнь России, спасти ее сердце.

Лицо спокойно, но я вижу скорбь.

И в глазах несказанная грусть,

До чего же больно: за что?

Что ты делаешь, безумная Русь?

Пуля в лоб, и алая струйка стекает,

Прикоснись и почувствуешь тепло,

Кровь его поистине святая,

Но этой крови не жалел тогда никто.

За Веру, Царя и Отечество

Присягали испокон веков.

Одурманилось как будто человечество

И простится ли Богом та кровь?

Я смотрю на Батюшку-Царя

И вдруг вижу распятого Христа

В терновом колючем венце

И с терпеливой мукой на лице…

РОССИЯ

О, безбожная моя Россия,

Кротко опустись на колени,

Не безвольная, а сильная

Ты предстань пред Богом в смирении.

Протяни покаянье в ладонях,

Попроси покорно прощения,

Бог услышит России стоны,

Молись о своем очищении.

Грешная, ты веру отняла,

Возврати народу все сполна.

Родина, любимая моя,

Сердце кровоточит за тебя.

* * * * *

Снова теплой грустью я больна,

Смотрю на купол, крест и колокольню.

Святыми стали мои здешние края

И крестится рука невольно.

Я над собою в этой грусти не вольна,

Я просижу здесь на пеньке, еще не вечер.

Вокруг меня такая тишина

И белые стволы берез, как свечи.

Сейчас здесь церковь, клуба нет,

Куда шли отдыхать и веселиться.

Кто знал, что через много лет

Сюда придут, чтоб Богу поклониться.

Грешна, что в службе многолюдной

Воспоминаньем в прошлое умчусь.

И снова девочкою юной

Я в вихре вальса здесь кружусь.

Оковы памяти не сбить

О невозвратных и далеких,

Но я сильней сумела полюбить

И крест и купол в позолоте.

СВЯТО-НИКОЛЬСКОМУ ХРАМУ В САРГАТСКОМ

Как хорошо здесь быть одной, в тиши,

Чтоб слышать, как потрескивает свечка.

Мой храм, дом Божий, разреши

Согреться, как у русской печки.

Я – странница, повидела дорог,

Но путь сюда был долгим и тернистым,

Однажды оглянулась за порог:

Дороги и пусты и каменисты.

Мне стало холодно и страшно

И вот пришла под купол твой.

Как нищенка с сумой бродяжной

Дышу молитвословной тишиной.

Тону в глазах икон святых, Слезою светлой умываюсь,

У ликов кротких и живых

Я благодатью причащаюсь.

Благоговенье, трепет и покой,

Неизмеримые земною мерой.

Лампадный огонек возьму с собой, –

Надежду, вскормленную верой.

* * * * *

Тебе – мой разум, сердце и душа,

На все Твоя Господня воля.

Тебе-Всевышнему решать

Кому какую нужно долю.

Ты всех испытываешь нас:

В болезни, горе, славе, деньгах, власти…

Наш каждый миг и каждый час

Лишь одному Тебе подвластны.

Я ничего не попрошу себе,

Твоя любовь – вот высшая награда.

В молитвах вымолю себе

Что я хочу и что мне надо.

Одно прошу: не дай мне согрешить

В отчаянии. Убереги от ада.

Лиши рассудка и не разреши

Напиться смертоносным ядом.

Мне в судный день не оправдаться

И что скажу Тебе, мой Спас?

Такой безумности предаться,

Ведь сколько раз меня ты спас?

Прости свою заблудшую овцу,

Так часто стадо я теряю,

Во тьме я пастуха зову, кричу,

На свою участь горькую ропщу,

А после слезы покаянья утираю…

* * * * *

Сердце, как птаха без крыльев,

Не замерзнуть бы в лютую зиму.

И небо уж тучи закрыли,

Как соскучилась мать по сыну.

Одиноко и тихо в горнице,

Печаль не развеет никто.

В сердце только сын да Богородица,

А у ног мурлычет рыжий кот.

Мать в окошко смотрит и смотрит,

Ветер дует такой студеный,

До встречи еще не скоро,

Улетел далеко соколенок.

Улетел в холодные земли,

Совсем на чужие хлеба,

Глупый, гордый и смелый

Упорхал беды похлебать.

Видит мать: в пурпурном платье

С синевы, спускаясь в облаках,

Пресвятую, Пречистую Мати

С Иисусом-младенцем в руках.

Забилось сердечко у бедной,

Не вырвалось бы из груди.

На колени упала: «Царица,

Преблагая Мать, помоги!»

Ты плач мой услышала, Матушка,

Матерь всех Матерей,

Заступница Усердная,

Грешных Твоих детей.

На земле Ты все претерпевшая,

Снявшая Сына с креста.

Я – свое материнское сердце

Бросаю к Пречистым ногам.

Умоли Сына-Господа нашего,

Ангелов в помощь пошли,

Соколенка, сыночка милого

От несчастий и бед сбереги.

Прости Ты меня, грешную,

Молитвы Тебе да Христу…

И льются воды вешние

По ее смиренному лицу.

Поднимает глаза к Богородице

Женщина, чуть дыша,

Светло стало в темной горнице,

Слезой омылась болящая душа.

* * * * *

Кто-то смеется, а кто-то плачет,

У кого-то горе, у кого-то радость,

Бегает по свету госпожа удача,

Даст кому-то много, а кому-то малость.

Я слышала, должна быть половина

Невидимых, нетленных этих сил.

Напрасны хлопоты – искать их середину,

Их не положишь на весы.

Какая сила в этой тайне!

Она доступна только Богу.

Мы, как в разведке, в испытаньи

На дальнейшую нашу дорогу.

Нам хочется добра и света,

Стать исключением из правил,

И гороскопы не дадут ответа:

Как быть, что делать, как исправить?

Все, что дается, мы должны прожить

И принимать все, что дается свыше,

Единожды дается жизнь,

Я верю встрече со Всевышним…

* * * * *

Не легенда, не сказка, а быль,

Что прошла через многие века.

Эту быльнарод сохранил,

Забыть ее просто нельзя.

Среди всеобщего разврата и упадка,

Когда в Риме правил Император Адриан,

Жила София – кроткая вдова-христианка,

Ростила дочек в молитвах и трудах.

В честь христианских добродетелей,

В которых теплота бездонна,

Назвала мать-София дочек

Верой, Надеждой, Любовью.

Затворнической, тихой жизнь текла,

Любили слушать Священное Писание

И великою радость была,

Когда нищему давали подаяние.

На расправу их ввели во дворец,

Они предстали перед Адрианом.

Палач не видел красоты этих сердец

И светлых лиц с веселыми глазами.

Безвинных девочек терзали

На глазах у матери родной,

За Господа Христа страдали,

Принимая пытку за другой.

Сначала истязали Веру,

Она была самой старшей.

Принимала свои муки смело,

За Бога с радостью страдавшая.

Надежду бросили в печь,

Но Ангел Божий ее хранил.

Адриан приказал вынуть меч

И мечом ее зарубил.

А Любови всего 9 лет,

Но от страха и боли не стонет,

Крепка Любовь, словно смерть,

И реки ее не потопят.

Софию пыткам палач не подвергал,

Мученья матери чтоб были побольней.

Мертвых девочек ей отдал,

Тела истерзанных трех дочерей.

Три девочки-подростки – дети,

Какой богатый мир их душ!

Богаче всех империй во всем свете,

А добродетель не задушить.

На высоком холме за городом

София с почестями их схоронила.

Через день предала душу Богу

К дочерям ушла в ту же могилу.

О, святая матерь София –

Святая среди святых,

На иконе нежно обнимаешь

Дочерей своих дорогих.

Святые Вера, Надежда, Любовь

И святая их мать София,

Не зло победило – любовь

И вы стали еще красивей.

Желают Веры, Надежды, Любви.

Эти три слова врозь не живут.

Эти три слова – три добрых сестры,

С ними по жизни идут.

* * * * *

Когда о русских немцах говорят,

Мне становится грустно и больно:

Продают второпях свой скарб

И летят на «родину» довольные.

Нет, их родина не там,

Где удобств и благ не счесть.

Здесь, в России их остался храм

Дружбы, памяти, счастья и чести.

Как бы ни было там хорошо,

Но скучают по русским березам,

Видят в снах пушистый снежок

И сибирские наши морозы.

И не зря они каждый год

Стаями слетаются в Россию.

Словно птицы последней полет,

Сердце разрывает ностальгия.

Только здесь, на униженной родине

Можно полной грудью дышать.

И летит на любимую родину,

Как на крыльях, русская душа.

* * * * *

Инвалид – обычное слово,

Но за ним очень много стоит:

От слабого, еле живого,

До сильного, как гранит.

Инвалидность – такая наука:

Понимать и все принимать.

Инвалидность – на сердце зарубка,

Не приходится здесь выбирать.

Как птица с кровавой отметиной

Несет он свою печать.

«Я – как все», – с улыбкой ответит он

И запрячет поглубже печаль.

Смеется и шутит калека,

Хандрить, унывать нельзя.

«Почему?», – не найдет он ответа,

Встретясь с ним, отводят глаза.

И как ток: «Чужой средь чужих», –

Здесь комментарии излишни:

Нет реабилитации души

Общества, растерянного слишком.

Реабилитировать не бедолагу,

Он с этой наукой знаком,

А тех, кто с глупой отвагой

Через головы – напролом.

А может, за тем переулком

Притаилась и ждет беда,

И «отважный» в провале гулком

Вспомнит калеку тогда.

Все мы человеки, все мы люди,

Инвалид – он тоже человек,

Только больше видит, больше любит,

Больше знает, как обиден его век.

Инвалидность – тонкая наука:

Понимать и видеть благодать.

Ведь еще из замкнутого круга

Никому не случалось сбежать…

МОЕЙ ПОДРУГЕ

Ноябрьские белые ночи,

Завьюженный город снится,

А на карте – всего лишь точка, –

Маршрут перелетной птицы.

Та птица зовется Надеждой –

Стародавняя синяя птица.

В наш край из страны заснеженной

Летит, чтоб нектаром напиться.

Рассечет не одну границу:

Зимою – лето, летом – зиму.

Раздвоиться бы, расслоиться,

Ноябринка – птица зазимок.

Надежда радужного цвета:

То голубая, как мечта,

То розовая, как лучи рассвета,

А то зеленая, как летняя трава.

Я научилась ожиданьем жить,

Не скучно ворошить добром.

И наших тайн простую нить

Надежда держит трепетным крылом.

АННЕ КЕРН

Начиналось все так прекрасно,

С томленьем, трепетом в груди.

И тайной встречи ожиданьем

И снились милые черты.

«Чудотворка и чудотворица», –

Писал ей любимец муз, –

«Сладострастный ваш образ чудится,

Дивный взгляд. Я хочу ваших уст.

«Милый ангел, изящный и нежный,

Говорите мне о любви.

Ужели мне тщетна надежда?», –

Умолял: «Не обмани».

И сердце бьется в упоеньи,

От чувства пылкого ей не избавиться,

Не убежать от страстного влеченья.

Любви сдается гордая красавица.

Как сладостен, высок полет

И как ужасно приземленье это.

Все кончится, и превратятся в лед

Слова и чувства резвивого поэта.

Познает все беды сполна,

Отвергнутая высшим светом.

Где дом, где дети, где семья?

Где песни, что пелись поэтом?

Безропотно и кротко сдалась,

Но до смерти любить его будет.

Он – неисправимый ловелас,

И победителей не судят.

Перечитывала тысячи раз

Бесценные, милые строки.

И чтобы не голодать,

Продавала его письма по пятерке.

Ах, Анна, Анна – две судьбы

У имени и их носителя.

Ты – гений чистой красоты

И в имени счастливее.

К ее могиле на погосте

Экскурсиями едут гости,

Чтобы воскресли вновь и вновь

И жизнь, и слезы, и любовь.

СЕРГЕЮ ЕСЕНИНУ

Люблю твои зори, стога и поля,

Синь озер и березы грусть,

Клен опавший и шум ковыля, –

Тобою воспетую Русь.

Так люблю я душу твою,

Как ты – людей в кандалах,

Не скрывая по ним тоску,

В их глазах видя Божий страх.

По бездорожью, как за иноком,

Молясь на копны и стога,

Как ты, мечтала б стать я босяком,

Живя без друга и врага.

Читаю исповедь, как раненную душу,

Как будто летом выпали бураны,

И замерзал ты в эту стужу

С покорным сердцем хулигана.

Звенящая и тонкая струна,

Что случилось с тобой, мой певец?

Иль безрадостна мятежная страна?

Или знал ты судьбы конец?

Под иконами, в русской рубашке

Хотел бы ты смерть принять

Изболелась душа твоя тяжко

За неверие и благодать.

В Москве на Ваганьковском кладбище

Я была у твоей могилы.

Не на землях любимой Рязанщины, –

Где воспел ты и дали и шири.

От рассвета и до заката

Читают твои стихи

Пожилые и совсем ребята,

И о них не скажешь: «Чудаки».

И я, была б моя воля,

Хмельным стихом упиваясь,

Читала б о русском раздолье,

О мужицкой крестьянской доле,

Которой не надо рая.

Златокудрый Сергей Есенин –

Мой вечный странник незримый,

Как клич журавлиный, осенний

И, как цветок неповторимый.

ПОСЛЕ ПРОСМОТРА КИНОФИЛЬМА «ТИТАНИК»

Сияющий огнями белый лайнер

Отходил от берегов Ирландии,

Там смеялись, играли, ели, спорили,

А корабль уплывал в историю.

Роскошь, комфорт и блеск,

Две тысячи с лишним мест.

Не видел мир подобного титана

И не страшится тайны океана.

Непотопляемый, огромный и надежный,

Для века – самый быстротечный.

Еще прибавить обороты можно,

Атлантика зовет «Титаник» в вечность.

И прямо по курсу айсберг.

О Боже – это неизбежность.

Суета и паника в трех классах,

Жизнь – Божий дар, драгоценность.

Место в шлюпках в соответствии с классом.

Магнатам, что правят миром,

Пусть гибнут низшие расы,

Их судьба – океана глубины.

Шлюпки – сильным мира сего,

Сильных совесть не мучит.

Им ждать отпущенья грехов,

Которого никогда не получат.

Океан содрогнулся от ужаса,

Прежнее пришло в небытие,

Пробил час последний мужества

И равны перед Господом все.

Погибающим открыты двери рая,

И плакали скрипки, не смолкая.

Скрипачи, принимая смерть,

Считали ее за честь.

Кто-то не наденет жилет

И в лодках больше места нет…

Сколько застывших сердец –

Разлученных Ромео, Джульетт…

Скрыта тайна в сердце океана,

Горького, соленого от слез.

И глядели на трагедию титана

Россыпи хрустальных чистых звезд.

Даже миллионы титанов

Не могут поспорить с Богом.

Человечеству – назидание

Первой «Титановой» дороги.

РАЗМЫШЛЕНИЯ, СВЯЗАННЫЕ С КОНЧИНОЙ Р. М. ГОРБАЧЕВОЙ.

И не только ее…

Звучат фанфары, а героя нет…

Ушел безвременно и безвозвратно,

Он ждал «Прости» так много лет,

Но вдруг ушел, как поезд невозвратный.

Герой – он вовсе не герой –

Обычный, добрый человек.

Какой же нужен был другой,

Чтоб сокрушить его разбег?

Безжалостно и равнодушно,

Обрушивая тяжесть бед,

Он был раздавлен и разрушен,

Любящий жизнь человек.

Ценой великого страданья,

Ценою жизни заплатить.

За серость глупого непониманья,

Чтоб оценить его и полюбить.

И поздние слова раскаянья

Звучат так грустно в пустоту.

И виноватое молчание

Высвечивает ярче доброту.

Того, о ком гремят фанфары…

Как горько, стыдно, больно, жаль:

Сперва пинать, как мячик старый,

А после ставить пьедестал.

Сначала, как изгой, гоним,

Мы холодны к его удачам.

Кого имеем, не храним,

А потеряв его, мы плачем.

ПОСВЯЩАЕТСЯ ДНЮ ПОЖИЛОГО ЧЕЛОВЕКА

Хору ветеранов «Надежда»

Спешат ветераны на спевки,

Как путники к горящему костру,

Чтоб песней согреть свое сердце

Ветеранов: друзей и подруг.

Они – большая, дружная семья,

Где делится печаль и радость вместе.

И не сравнятся трели соловья

С задушевностью русской песни.

Считают ветеранов пожилыми,

А так ли? Я смотрю на их глаза:

Веселые, задорные, живые

И остается молодой душа.

Виски посеребрились – это мудрость,

Морщинки на лице – это года,

На дни суровые не жалуясь, не хмурясь

Идут по жизни и поют не зря.

А как поют! Так молодые не умеют,

О Земле, о Родине петь нежно.

Надежда никогда не стареет,

Поэтому и зовутся «Надеждой».

Многих нет, ушли навсегда

Туда, откуда не приходят вести,

Но помнят и поминают их всегда,

Стоя на ногах и грустной песней.

Жизнь течет, все как и прежде,

Несмотря на болезни, года.

И пусть песни хора «Надежда»

Манят, как свет маяка.

* * * * *

Жизнь полосата, как тельняшка,

Вчера была веселой, а вот сегодня тяжко.

То холодно, то жарко.

То солнце спрячется,

То светит слишком ярко.

«Судьба играет с человеком», –

Реально скажет пессимист.

«Так было век от века», –

Ответит оптимист.

Я целиком за оптимизм

Безмерный, безграничный.

Я от природы юморист:

Шучу – и все отлично.

Зачем рвать волосы, рыдать,

Хоть под ногами зыбко?

Нам всем бы судьбы оседлать

И день встречать с улыбкой.

Я нахожу душе спасенье

И строю замок изумрудный,

Предав свою печаль забвенью,

Но улыбаться все же трудно…

* * * * *

Дар – жизнь, ты не мог не родиться,

Дар – пища и хлеб, их могло бы не быть.

Дар – солнце, чтоб день мог светиться,

Цветок на окне – тоже дар, он бы мог не цвести.

Дар – слеза на глазах благодарности и раскаянья.

Дар – наши дети, а как же без них?

Дар – память святая радости или отчаянья.

Все на свете – Божий дар – наша жизнь.

* * * * *

Я ветку сосны наклоню и поглажу,

И зелень строптивая станет нежней.

Прижмется к щеке, не уколется даже,

Как будто давно так скучала по мне.

Давно не верю ни в какие гороскопы

И все предчувствую сама,

Средь этих сосен, ставших скопом,

Я как сестра им, я – сосна.

Такая же колючая, упрямая

И недостаточно, что жизнь дает сама,

Хочу я к солнцу, в поднебесье прямо

И стройной стать такой же, как была.

Я поцелую терпкие иголки,

Потрогаю ее смолу-печаль.

Я в детстве радовалась новогодней елке,

Теперь загубленное дерево мне жаль.

* * * * *

Что ты, ивушка, что, плакучая,

Пригорюнившись, стоишь у села,

Опустила ветки над кручею

И задумалась, не весела?

Что ты, ивушка, что, плакучая?

Ты седая, а еще не цвела,

Одинокая, не пахучая

Вековуешь под ветром одна.

Что ты, ивушка, что, плакучая,

Шелестит твое серебро,

Не могучая, не колючая,

Незлобливое сердце твое.

Что ты, ивушка, что, плакучая,

Молчалива твоя слеза,

Вижу сердце твое зовущее,

Понимаю твои глаза.

Что ты, ивушка, что, плакучая,

Отчего же так горько тебе?

Говорят, что за слезы горючие

Скоро будет светло на земле.

* * * * *

Дама в белом – ночная фея

С волшебной дудочкой в руке

В изголовье моем, как стемнеет,

Играет свои тайны мне.

И я, стараясь дудке угодить,

Ночную гостью ублажая,

Ей в унисон пою на все лады,

Тональность, звуки отражаю.

Но сон заспит зарницу-стих,

А день не вспомнит. Я горюю снова…

Мой неотточенный язык,

Мое измученное слово…

* * * * *

Рассыпались по небу звезды,

Как на поляне ягод грозди.

Сиянье, блеск и красота,

Прозрачна, беспредельна высота.

Ласкает взор ночное небо,

Нет у него границ и не было,

Увенчанное множеством созвездий,

Сокрыты тайны в этой бездне.

Кто движет Землю, Солнце и светила,

Какая всемогущая сила

Дает после ночи рассвет,

За годом – год, за веком – век?

Оттуда виден каждый шаг земной

И в судный день попросим там покой.

Для Вселенной – я пылинка во мгле

И мгновенный странник на Земле.

* * * * *

Ложатся строчки на страницу,

Как будто кто диктует их,

А ночью снова будет сниться

Какой-то небывалый стих.

Красивый, необыкновенный,

С томленьем радужным в груди,

А утреннее пробужденье

В небытие уносит стих.

Свой стих зову я рифмоплетством.

Я рифмой говорю и мыслю.

В ночи стихи – удары плетки:

Спать не дают, душою мыслю.

Гуманитарный склад ума, как я, наверно, много в мире.

Я забываю иногда,

Что дважды два будет четыре.

Опять сегодня мне не спится,

Хочу поймать свою жар-птицу.

Она резвится, не дается,

И лишь к утру к груди прижмется.

* * * * *

Я учусь по-новому жить

Без душевных терзаний и боли

О прошедших днях не тужить

Я живу – и этим довольна.

Я учусь терпению и кротости,

Я учусь смирению с судьбой.

Не спеша, не прибавляя скорости,

Пусть все идет само собой.

Лишь теперь я стала замечать

Прелести зимы и лета.

А для этого лишь надо испытать

Жизни две: и ту, и эту.

В жизни той заливистый смех,

Молодость, радость, надежды.

В жизни той, как и у всех,

Все впереди, все прежде.

А эта жизнь еще не стара,

И в глазах огонек не погас,

Но она седа и мудра

И ошибок хоть отбавляй.

Эх, если б знать наперед

Что приготовит судьба

А если б все было так

Жизнь бы не в радость была.

Я когда-то прочитала

И понравились мне слова:

«Если бы молодость знала,

Если бы старость могла».

* * * * *

Когда пересеклись два жизненных пути,

Которые зовутся смерть и жизнь.

Я выбрала, конечно, жизнь.

И стараюсь медленней идти.

Сохраняя каждую минуту

Я иду по этому пути

Ничего в пути не позабуду

И молюсь: «О, Боже, сохрани».

«Господи, благослови мой путь,

Который снова даровал,

И меня в пути не забудь

И не оставь меня».

Я понимаю, знаю, верю

Зачем мне послано страданье

Для всех людей, видно, по-разному

Бог посылает испытания.

Иногда я, конечно, поплачу,

Погрустить ведь когда-нибудь нужно,

Но слезы своей я не прячу,

Ведь слезой очищаются души.

* * * * *

Как важно вовремя уйти

И ни о чем не пожалеть.

Не потерять, а обрести

И в сердце огоньку гореть.

Как хорошо набраться силы

Обоим вовремя расстаться,

Жить в памяти всегда красивой

И неразгаданной загадкой оставаться.

Не нужно встреч и расставаний

Не может счастье долгим быть,

И разделив сердца на расстояние,

Мы будем издали любить.

Не может вечно длиться сказка

И в сказках есть препятствия-заторы.

С горы легко летят салазки,

Но тяжело тянуть их в гору.

РАЗГОВОР С СЫНОМ

31 июля 1999 года. День его воинской присяги.

Ты, сынок, сейчас далеко,

Милый ты мой солдатик.

Я знаю, тебе нелегко,

Кровинка моя и касатик.

Ты пишешь, что очень скучаешь,

В твою грудь свое сердце вложу,

Растворю я твои печали,

Все мы матери так похожи.

Говорю я с тобой на равных,

Ты достаточно взрослый уже.

Залечу я царапины, раны

На твоей тоскующей душе.

Ты же знаешь, что где-то вдали

За тысячи километров

Есть малый уголок Земли

В 60 квадратных метров.

Где тебя очень ждут,

Любят, скучают, помнят

А ножки твои заживут

Еще до свадьбы, запомни.

Вспоминая тебя, мы грустим.

А когда садимся обедать,

Каждый думает о тебе,

Видя лишние ломтики хлеба…

Твои теплые, нежные письма

Очень-очень нас согревают.

Поверь, что твои слова,

Они и тебя исцеляют.

И в жестокости ты не сломись,

Не отдавай черту душа.

В сердце любовь посели,

Сам знаешь, что это лучше.

Получили твою фотографию,

Где серьезный и взрослый такой.

На фоне Российского флага

В форме такой крутой…

Верою, правдой служить –

Дело свято!

Это главная заповедь солдата.

А весной, аж в 21-ом веке

Ты придешь здоровый, молодой.

Главное, чтоб был ты человеком

С доброю, красивою душой.

Вот о чем я думаю-мечтаю,

Вот такое материнское письмо.

И тебя на службу отправляя,

Ты не ведал, как мне нелегко.

Нелегко сейчас, но привыкаю

К мысли, что ты должен долг отдать.

Чтобы было с нами, коль солдаты

Отказались бы Россию защищать?!

Мой родной солдатик и сынок,

Я молюсь за тебя всем святым.

Да хранит тебя Бог-Господь,

Возвращайся здоровым-живым!

* * * * *

А Пушкин умер в тридцать семь!

Едва достигнув зрелости высокой.

Подкошен был в расцвете сил

Холодной пулею пустого человека.

Не случай и не болезнь

Остановил его короткий век,

Его вырвал из жизни Дантес –

Такой же смертный человек.

Безумец, разве он не знал,

Направляя дуло пистолета:

На бесценную жизнь посягал, Драгоценную жизнь Поэта.

А как он умер! Как скорбел весь мир

И рвется из груди невольный вздох:

Ах, если б он дожил до лет Шекспира

Сколько сокровищ подарить бы смог!

И восторгаться будут поколенья,

Читая вновь и вновь его страницы.

И восхищаться вечно будут Гением

И вспоминать об его убийце…

ПРОФЕССОРУ-НЕЙРОХИРУРГУ САВЧЕНКО АНДРЕЮ ЮРЬЕВИЧУ

Белый потолок, будто снег,

Белые одежды… Все кружится.

Может, меня уже нет,

Или все это мне снится?

Как в конце туннеля слышу голос:

«Детка, просыпайся, я прошу».

Жизнь и смерть соединяет тонкий волос,

Шевелю губами: «Я жи-ву-у-у»…

Вспоминаю: за окном зима

И февральские трескучие морозы,

А я, как снятая с креста,

Как на снегу замерзшая роза.

Сухая и костлявая с косой

Глядит в мои глаза бездонные.

Я беззащитной и нагой

Лежу – дитя новорожденное.

Через день мне исполнилось сорок.

Кто бы мог подумать когда-то…

Совпадений в жизни не бывает,

Два рожденья – двойная дата.

Вы входили в палату, лучились глаза

Светом тепла и добра.

И не знала я до сорока,

Как болеют с пациентом доктора.

Вы спасаете жизни – святая святых,

Коль беда настигает нежданно.

Я молилась за них, этих рук золотых,

Надежный Андрей Первозванный!

* * * * *

Я не люблю крутых поворотов

И, откровенно сказать, их боюсь.

А попадая в новые переплеты,

С ними свыкаюсь, креплюсь.

И снова кажется мне

Все будет так навечно.

Не будет изменений в судьбе,

Но вдруг сбивает ветер встречный.

И опять в моей душе тревожно,

Вновь кружит меня водоворот.

Почему была такой неосторожной?

Еще круче оказался поворот.

Надеюсь, что снова справлюсь

С новым зигзагом в судьбе –

«Не сегодня, я подумаю, завтра», –

Как Скарлетт говорила себе.

* * * * *

Здесь покой, умиротворенье,

Ничего тишину не нарушит.

Здесь нашли успокоенье,

Навсегда уснувшие души.

Сколько боли здесь, сколько, сколько…

На щеке непрошена слеза.

И глядят как будто бы с укором

С фотографий грустные глаза.

Говорят, будто мертвые могут

Знать и ведать беду нашу каждую

И с небес они нам помогут

И дорогу верную укажут.

Незрима нить, что единит

Нас и ушедших в небо, в вечность.

Зачем во сне душа скорбит

И ждет назначенную встречу?

…Здесь мой бедный и милый папка,

Как соскучилась я по тебе.

Я оставлю цветов охапку

На холодной могильной плите.

В тени больших и маленьких берез

Постою и просто помолчу.

Не живу давно я миром грез,

Но тебе тихонько прошепчу:

«Придет когда-нибудь мой час

Здесь обрету покой и мир…

Не сейчас, но только не сейчас

Я прошу, а ты мне помоги».

* * * * *

Скажи, что тебя тревожит,

Почему не смотришь в глаза,

И в короткие наши встречи

Тебе нечего мне сказать?

Я устала быть доброй Гердой,

Отогреть чтобы сердце Каю.

Я все годы была тебе верной

И во всем тебе угождаю.

Я брала у тебя печали

И все беды твои несла,

А сегодня стою у причала.

Остаюсь я совсем одна.

Разве может счастливым быть дом

Где быть одиноким вдвоем

И некому душу открыть

И некого больше любить?

Наш семейный кораблик разбился,

Не знаю: где и когда,

И сколько бы ты не злился,

Признайся, а я права.

А может все же обломки

Можно собрать и сбить?

Как ты считаешь, милый,

Стоит ли дальше плыть?

* * * * *

Непростой разговор с усмешкой в глазах,

Ты думаешь – я блаженная,

Покрутишь пальцем у виска,

Смолчу тебе смиренно.

Говорит чудак-человек:

«Был бы Бог, то так не обидел».

А в извилинах, что в голове,

Совесть и ум кто-то видел?

Не могу я тебе объяснить,

Ты не слушаешь свою душу,

Как слепому сказать: «Смотр»,

Как глухому сказать: «Слушай».

Можно тысячу раз молиться,

Но понять только в тысячный раз:

Как птица в душе зарезвится –

Со мной Бог в этот миг, в этот час.

Этот миг – это чувство полета

Надежды, Веры, Любви,

Озаряюсь далеко-далёко

Лучиком добра и теплоты.

Говорю: «Оставь печаль-кручину

И иди к домашнему порогу.

Просто тебя с Богом разлучили,

Верь, надейся и люби свою дорогу».

* * * * *

Хрустальный звон колоколов…

Хочу, чтоб дольше он продлился.

И настежь открывается окно,

Я этой музыкой желаю насладиться.

Торжественные звуки, переливы

Теплом мне наполняют душу

Колокола звонят – и я счастлива

И бесконечно я могу их слушать.

Манят к себе святые образа,

Чтоб не забыли Господу молиться,

Глядят с икон живые их глаза

И зовут они соединиться.

Свято верить Господу-Христу

И любви свое сердце открыть,

Исполнять лишь заповедь просту:

Для всех людей добро творить.

Русь звенела колокольным звоном,

И хранили в каждом дому

Христа и Богородицы иконы

В почетном красном углу.

Я верю: Господь не позволит

Земле нашей русской погибнуть.

Пройдя тернистой дорогой

Бесследно в Лету не сгинуть.

Как хорошо звонят колокола

И в Храм спешат на службу люди.

Вы слышите, звонят колокола!

Господь зовет, Он всех нас любит.

* * * * *

Ей знать бы, что сулит судьба

Трагедию на Черной речке…

До своего последнего дня

Будет ставить поминальны свечки.

И от скорби свет почернеет, Но душа ее, что алмаз.

Согреет лаской, кто с нею:

Четыре пары детских глаз.

Целый год одинокой затворницей

Будет молиться она

И просить, просить Богородицу

За усопшую душу раба.

День и ночь гореть будет лампада,

Освещать ее печальный лик

А Пушкин так любил когда-то

Святое имя Натали.

* * * * *

Я ничего не забыла,

И благодарна судьбе,

Что встречу нам подарила

Когда-то давно по весне.

Не каждому дается счастье

Любимой быть, самой любить,

Чтоб только полностью, не частью,

Чтоб ни мгновенья не забыть.

Ты согревал меня на расстоянии,

Нежность посылал за километры

И красивым было расставание,

О твоей тоске шептали ветры.

Ты был мудр, а я наивна,

Мечтала это счастье удержать.

Не может быть оно наполовину

И нельзя за счастием бежать.

Я ничего не забывала

И до сих пор тобой живу.

В бреду тебя я вспоминала

Над пропастью, на самом на краю.

Вспоминалось: «Мы будем вместе

Все равно – в раю или в аду.

Встретятся наши души

И сольются в душу одну»…

Ты, наверно, седой и старый,

Но красивый, наверно, такой же.

Я говорить с тобой не перестала

И писем написала тебе множество.

Сохраняя чудо наших дней,

Тебя увидеть я мечтаю.

Затерявшись среди людей,

Меня ты в толпе не узнаешь.

Я тихо пройду стороной,

Унеся в сердце радость и грусть.

Бог не зря даровал нам с тобой

Встречу поздней последней весной.

* * * * *

Моя жизнь – что тетрадный листок,

Разграфленный на дни-квадратики.

Бежит моих дней поток,

Улетают деньки, как касатики.

Бегут они чаще серые,

Дней этих больше всего.

Я зову их: обыкновенные,

Нет особого в них ничего.

Бывают зеленые дни, как лужок,

И голубые, как полуденное небо.

В эти дни мне просто хорошо

И в душе нет холодного снега.

А розовых дней очень мало,

Они – словно цвет зари,

Я их по пальцам считаю,

Не забываются эти дни.

Еще есть и черные дни,

Они помнятся крепче других,

Когда хочется шагнуть в обрыв,

Стать песчинкой этой земли.

Черных дней не больше, чем розовых,

А это уже аванс,

Как будто они сговорились

Соблюдать меж собой баланс.

Конечно, так угодно Богу,

Чтоб рядом жили радости-печали.

Из тьмы идем на светлую дорогу,

И это все задумано не нами.

* * * * *

Все поросло полынью и бурьяном,

Когда-то здесь жила деревня.

Весной все зацветало дружно, рьяно

И летом колосились хлебы.

Детей рожали и растили,

Косили травы и коров доили.

Все было буднично и просто там,

Печаль и радость делили пополам.

Вся деревня в 23 двора,

Называлась Мало-Шипицыно,

И улица только одна,

На огромной Земле – крупица.

Молодые в город уезжали,

Умерших несли на погост.

Печальная правда, но жаль мне:

Нету дома, приедет ли гость?

Голос ничей не окликнет

И телега больше не скрипнет,

Не придет домой корова из стада,

Нет давно пастуха Степана.

От деревни не осталось следа,

Будто не было никогда,

Но память хранит земля

О стертых с нее деревнях.

* * * * *

Я много не знала

И многого не спросила

И непростительно много забыла,

А рассказать можно много было.

Мелькают в памяти картины,

Как кадры немого кино,

В котором все еще живы,

Но кончится скоро оно.

Вот дед мой пришел с рыбалки,

А он был заядлый рыбак.

Присел отдохнуть на скамейке,

Свернул самокрутку и курит табак.

А еще он любил гармошку,

И в праздник ее доставал,

Выпьет бражонки немножко

Песни пел и играл, играл…

Вспоминаю смешной сюжет:

Как он нас с картошки встречал.

Стол скатеркой накрыт, в вазе букет,

Он играет и поет «Интернационал».

Дед и баба из одной тарелки ели,

Баба съела всю кашу одна:

«Дед, а ты что ж сидишь, не мелешь?»

– «Бабуся, а ты ложку мне не дала».

Безобидный, спокойный, не нудный,

Никогда никому не мешал,

И когда в доме было людно,

Его никто не замечал.

И ушел он также спокойно,

За закрытой дверью умирал.

Сын готовился к открытию охоты

Знать бы деду, то со смертью обождал.

Белоголовый седой ветеран,

Всю войну прошел до Берлина.

Растерялись твои ордена,

Ты прости меня, дедушка, милый.

О бабусе особое слово:

Одинаково она всех любила,

У нее было внуков много

И большая притягательная сила.

Крестьянка, не знавшая грамоты,

Но работать и жить умела,

Заживляла все раны и шрамы

И несла свои трудности смело.

Детей рожала, растила

И младенцев своих хоронила,

Подолгу она не грустила:

«Бог дал и Бог взял», – так было.

А потом на фронт провожала

Мужа и двух сыновей.

И косила, пилила, таскала,

Приближая Победу скорей.

Похоронка пришла в 43-ем.

Сын Сергей в 22 был убит.

До конца ее дней в черной рамке

Его портрет провисит.

Родина «щедро» отплатит

Трудягам ферм и полей.

Да, в тылу они заслужили

Пенсию в 12 рублей!

Говорят, что горе – не море,

Оно пройдет, отболит.

Соберутся Матрены и Маньши,

Выпьют чаю и песни споют.

Эх, война – лихая година,

Варила суп с лебедой.

Знахаркой грешила, полегче чтоб было

Ораву кормить ей одной.

Я помню, она говорила:

«В войну волков было много,

Зайдет в деревню и станет,

Стоит посередь дороги».

А после войны сынок учудил:

Свел со двора корову.

У кого-то баян купил,

Вот было слез и реву.

Уж и ругалась, и плакала,

Но что она сделать могла?

А сын ее стал музыкантом,

Это ли не судьба?

…Картинки снова замелькали

Из старого немого кино…

Вот идем в деревенскую лавку,

Чтобы купить петушков.

Как сейчас ее вижу за прялкой,

Попрядет, в окно поглядит:

«Ветрище-то что разыгрался,

Ай, как рученька-то болит».

На покосе дородная, большая

Косит быстро, не угнаться мужику.

И ходила всегда босая,

И не скажет «Я не могу».

Верещага, икрянник, блины

И карасики рядочком в русской печке,

Хлеб пекла и жарила грибы

По-особому крестьянскому рецепту.

Чудачка и хохотунья,

Веселого нрава была.

Шутить и смеяться умела,

Молодой оставалась душа.

Никогда ничего не просила,

Бескорыстна ее простота:

«Петя, хруптовой водички

Привез бы нам с дедом когда».

И родню всю большую встречала,

Повкусней стараясь накормить.

Неужель она не уставала?

В доме места на всех не хватало,

На ночевку чтоб разместить.

А почти перед самой смертью

В городе встреча была:

Сидела маленькая старушка,

Не похожая на себя.

В комок невольно сердце сжалось,

Но не обняла я плечи ей.

До сих пор во мне вина осталась:

Постеснялась нежности своей.

А когда ее хоронили,

Разве я ведать могла,

Как сильно ее любила

И как юность бывает глупа.

Вслед за нею ушел и деда,

Видно, друг без друга не могли.

Длится бесконечно их беседа,

Или видят одинаковые сны.

Много лет в одной могиле

Спят спокойно Архип и Васса.

И с тоской я смотрю на равнину,

Где была деревенька прекрасная.

НЕПАТРИОТИЧЕСКОЕ НАБОЛЕВШЕЕ

Горькое веселье у военкомата,

Рвет меха гармошка: «Куда же вы, ребята?»

Юные мальчишки, худенькие плечи.

Расставанье быстро. А когда же встреча?

Ох уж эти проводы с горсточкой земли.

Бритая головушка, что там впереди?

Стужа и поземка заметают душу

И сквозь слезы песню гармониста слушать.

Рви меха, гармошка, за наших пацанов,

Худенькие плечи будущих бойцов.

Защитников Отечества – Родины солдаты

Армией держалась Русь-матушка когда-то.

Что бы было с нами, если не они

Юные мальчишки, матерей сыны?

Никому не нужные, Родиной забытые,

Холодные, голодные, больные и избитые.

А в горячих точках стреляют автоматы

И живой мишенью – русские ребята.

Свято защищают Родину солдаты –

Рваные кирзухи, грязные бушлаты.

* * * * *

Безымянная, жестокая война,

Гибнут мальчики, чьи-то сыновья.

Почему, за что, для чего?

Словно мир с ума сошел.

Почему «война» женского рода?

Ведь женщина дарит жизнь народу.

Война – это ужас, шок и ад,

Это «груз двести» в цинковых гробах.

Это стон перетянутой струны,

Это крики, от которых глохнут,

Это слезы матерей, что ждут с войны

Сыновей, их молчаливые вопли.

Война красивой не бывает,

В любом бою и кровь и смерть.

Войну я ненавижу, проклинаю

От себя и от матерей от всех.

* * * * *

Осень – лошадь с рыжей гривой

Бьет копытами игриво.

Щедро сыплет золото в поля

Спелым колосом волнуется земля.

Лошадь не стреножить, не сдержать,

Ей еще бежать, бежать, бежать…

«Дзынь», – звенит под ногою лист,

Собирает он в стаи птиц.

Резвится осени туманная пора,

Не жалеет золота она.

На березах золотые купола

И в стогах золотится трава.

Золотой постелила ковер,

Разукрасила по-своему наш двор.

А какой-то чудак поутру

Грязь метет по этому ковру.

* * * * *

Хозяин привел в дом собаку

Красивую, молодую

И заступила на вахту

Оберегать жизнь чужую.

Служила хозяину долго

Преданная собака.

С цепью на шее по блоку

Дом стерегла, как в удавке.

Хозяин, не щедрый на ласки,

Гладить умел против шерсти,

Не видел зовущих глаз он:

«Заткнись и пошла на место».

Крепость – собачья будка

Оттуда глядит осторожно:

Подобрел хозяин как будто,

Вылезть из будки можно.

Стара и больна собака

И плохо уж стала слышать

«Заведу я другую, однако», –

А она ему руки лижет.

Какую другую породу

Выберет этот хозяин?

Но лучшей, чем эта не будет,

Это я точно знаю.

Потому-то потомок волка

Ночами воет на луну,

Глядит на звезды долго-долго,

Просясь в небесную страну…

* * * * *

Опять принес дурную весть

Для дома, для семьи.

Слов не хватает, чтобы счесть

Жестокости твои.

Равнодушный и холодный весь,

Ты зажал свою душу в кокон.

На меня взвалил свой крест

И гонишь на Голгофу.

Нету сил от твоих оков,

Ты очнись, посмотри на меня:

Под тяжестью двух крестов

Ведь погибну когда-нибудь я.

Черной нищенкою бреду,

Горький хлеб слезой запивая.

Я боюсь, что вот-вот упаду

И взойду ли на гору, не знаю.

* * * * *

Воркуют голубь и голубка,

Она – невеста, он – жених,

Рука в руке, счастливые улыбки

Двух окольцованных птиц.

До утра веселиться свадьбе,

Снимет невеста фату,

И вовсе не горьким, а сладким

Будет их поцелуй.

Набежит слезинка, скатится

Со щеки на платье.

Пусть у них все в жизни ладится,

Будет мир и счастье.

Чтобы в радостях и грозах

Пели песни вместе.

Отчего же тихо слезы

Прячет мать невесты?

* * * * *

Лукавый взгляд и на бок шляпа.

Он издали меня приметил.

Какая комплиментная атака!

Он самый добрый весельчак на свете.

Ах, льстец, хоть врет, а все ж приятно,

Он просто настроенье поднимает:

«Ты завтра приходи сюда обратно», –

А я смеюсь, я шутки понимаю.

И день необычайно ясный

От улыбки и пары добрых фраз.

Как мало надо: жизнь прекрасна,

Когда тепло струится из таких вот глаз.

ТОМУ, КОТОРОГО УЖЕ НЕТ

Я в два раза стала старше тебя,

А ты мне все снишься и снишься,

К себе не зовешь ты меня.

Ты ушел тогда, не простившись.

Ты прости, что к тебе не хожу,

Не мечтаю о встрече скорой.

И бегу отсюда, не хочу,

Когда кличет в тишине черный ворон.

Одинока могила твоя

Здесь когда-то текли реки слез,

Свыклась с утратой я,

Вечно не длится мороз.

Счастливый и юный такой,

Ты не бесследно исчез.

Жизнь не измеришь длиной,

Ей цена, как золоту, – вес.

Ты умер только на земле,

Но жив осколком в моем сердце.

И сниться долго будешь мне

Всю жизнь, до самой смерти.

ТОМУ, КОТОРОГО УЖЕ НЕТ

Кареглазый, смуглый, высокий.

Юный мальчик, ты мой далекий,

Стал звездой на Млечном пути

И ее мне никак не найти.

Не греет меня ее свет,

И видя сгорающий след

Падающей звезды,

Мне кажется, это – ты.

Ты – истома моя неиспитая,

Ты – сказка моя незабытая,

Ты – песня моя недопетая,

Я – льдинка твоя несогретая.

Мы – две разорванные нити,

Их не дано соединить.

Ты – вечный молчаливый стон,

Я – твой нераспустившийся бутон.

ТОМУ, КОТОРОГО УЖЕ НЕТ

6 ноября – День Памяти

25 лет тебя уже нет.

Ах, прости, я забыла, лишь 24.

Был тогда такой же липкий снег,

А я несчастнее всех в мире.

И в круговерти городской

Народ смеялся, суетился и спешил.

И еще билось сердце дорогое,

Но ты, любимый, ты уже не жил.

Какой надеждой я жила?!

Немыслимо, но я тебя ждала,

Ждала я ночи, чтобы встретиться с тобой,

Увидеть: ты веселый и живой.

Но твои руки были холодны,

И я своим дыханием их грела.

Но утро прогоняло эти сны,

А без тебя я жить и не умела.

Как будто бы ограбили меня

И все вокруг такое опустевшее.

Не находила места для себя

И сердце, как комок заледеневший.

Твой взгляд искала я в толпе,

С ума сходила, но не находила.

Хоть знала: все равно уже тебе

В холодной, горестной могиле.

Ты знаешь, я ведь тоже умерла

Тогда с тобой, но только лишь на время,

Был другом и подругой для меня

И не с кем было поделить то бремя.

Светило солнце, а я видела туман…

Мой милый, сколько было в сердце боли,

Пока жива, не кончен наш роман,

Ведь сны нам снятся не по нашей воле.

* * * * *

Ищу одиночества, а оно убивает,

А если общество – то раздражает.

В каждом лице ищу твои черты.

Родной и незнакомый, всюду ты.

А это значит, что не нужно встреч,

Напрасных слов и горестных терзаний.

Но где взять силу, чтоб смогла отвлечь

От самых дорогих воспоминаний.

Друг друга нам с тобой не обрести,

И мы с тобой два дальних полюса.

Везде и всюду тупики

И нам в защиту нету голоса.

У Бога я прошу немного:

Дай обрести, найти себя.

И не суди меня так строго,

Совсем сошедшую с ума.

* * * * *

Я скажу тебе такое,

Хочешь, верь, хочешь, не верь.

Я тебя забыла сразу,

Лишь закрылась дверь.

Не могу тебя я вспомнить,

Хоть меня убей.

Мне б увидеть и запомнить,

Было бы верней.

Вспоминаю тебя, то бледнею, краснею.

И ночи страшны от того,

Что лицо твое вижу во сне я,

Но не помню потом ничего.

* * * * *

Моя любовь спала на дне души,

Она ждала тебя, как ждут рассвета.

Чтоб поднял из мучительной глуши

И чтоб, как солнышком, была тобой согрета,

И ты пришел, но очень поздно.

Не знала, но ждала тебя весь век.

Из несерьезного случилось так серьезно,

Мой первый, мой любимый человек.

* * * * *

Ты в жизнь мою влетел, как ураган,

Как сильный ветер, смерч, буран.

Все перепутал, сделал все не так,

И жизнь – не жизнь, а маета.

В двух измереньях время я делю,

Что было до тебя и после.

Что было до – как ясный день,

Что было после – лишь сомненья.

С надеждой жду я завтрашнего дня.

Не ведаю: когда же он настанет.

А может, ты забыл уже меня,

Как прошлогодний снег, когда растает.

* * * * *

Людская подлость без границ,

Как на тебя все это не похоже.

Я видела без крыльев птиц,

Сегодня, как они, я тоже…

Но твой подранок не убит, а только ранен

В пока еще живую грудь.

И он сильнее и мудрее станет,

А с этим справится он как-нибудь.

«Но почему?!» – все рвется с губ.

Как этот мир жесток и груб!

И нет больнее выстрела Стрельца,

Как в сердце – девять грамм свинца.

* * * * *

Ты – моя бессонница, мой бред.

Ты – причина многих моих бед.

Ты – отрава, ты – полынь и белена.

Ты – ушат воды холодной для меня.

Ты – позор, моя ошибка, грусть,

За доверчивость расплата – ну и пусть.

Ты – мороз по коже, ты – мой враг.

От любви до ненависти – шаг.

Как в деле разбирается судья,

Так я хочу понять тебя.

* * * * *

Не постичь мне вопросов тьму,

Не найду свою вину.

Ты чего испугался, чудак?

Ну зачем ты со мною так?

Я бы все поняла, я бы все приняла,

Ах, как сердце сжимает клещ.

Про тебя знаю точно я –

Сам живешь, как забытая вещь.

Я под тяжестью этой, знай, не согнусь,

Гордо поднята голова.

Я убью и не вспомню тебя, клянусь,

Не страшна мне твоя западня…

* * * * *

Мой дорогой В. П.!

С тобой прощаюсь.

Живи, как знаешь, Бог тебе судья.

Искать тебя не стану – обещаю.

Навстречу шаг не сделаю сама.

Привычной жизни ровное теченье

Не нужно нарушать обоим нам.

Ты прав, что было просто увлеченье,

Не нужно ни звонков, ни телеграмм.

* * * * *

Мне не нужна твоя душа на свете том,

Она мне дорога на свете этом.

Хочу тебя сейчас, а не потом,

Как важно мне, чтоб знал ты это.

Жива душа, покуда я живу,

Пока дышу, смеюсь иль плачу.

Она моя, а больше ведь ничья,

И не хочу, чтоб было все иначе.

Не важно будет, чья она потом.

И будет ли? Об этом мы не ведаем.

И встретятся ли люди в мире том,

Никто не может знать заведомо.

* * * * *

Милый, я вчера вдруг поняла,

Что меня ты совсем не любишь,

Что моя любовь не нужна

И меня никогда не полюбишь.

Все так просто и понятно,

Боже мой, как я наивна.

Не могу себя понять я

От того, что мне обидно.

Так зачем же так тянулась

Я к чужому человеку?

И вставала, спать ложилась

Только с мыслями о нем?

Безрассудство совершала

И от этого страдала.

Надо память мне убить,

Научиться снова жить!

* * * * *

Вчера мне карты показали,

Что я с тобой, но где-то в стороне,

Что интерес содержишь в голове,

Но ждать мне вести от тебя? Едва ли.

А тут еще явилась дама

С любовью, верностью к тебе,

Свою все карту открывала –

Вот новость, – ничего себе.

Вот выпивка и дальняя дорога.

Хлопочешь ты и есть казенный дом.

Ты весел, и тебе совсем не плохо.

И куча королей кругом.

Где тут правда? Где тут ложь?

Как узнаешь, как поймешь?

И никто мне правды не скажет,

И никто пути не укажет.

Успокоить может только время,

Ну, пожалуйста, лети быстрее.

* * * * *

Я отгадала все твои загадки

И подвожу последнюю черту.

С тобою не играю больше в прятки

И все ошибки в будущем учту.

Безумно рада нашей встрече

Как многому меня ты научил.

Но если снова встречу – не замечу,

Хоть тыщу б раз пересеклись пути.

На всю любовь плюю с высокой горки.

И, над собой смеясь, махну рукой.

Наивная и глупая девчонка

Навеки умерла с тобой.

* * * * *

Я гадаю на картах, а еще ворожу,

Чтобы мне ему ночью присниться.

Я зову его, жду, кричу,

Научилась даже молиться.

Но напрасны надежды мои,

И смеется в лицо судьба.

Одинокие тянутся дни

И бессильна моя ворожба.

* * * * *

Мне теперь понятен смысл новый, –

Крик души, так выраженный словом,

Где поется: «О, Боже, Всевышний!

Я тебя никогда не забуду,

Я тебя никогда не увижу».

Как странно наш устроен мир.

Ты обо мне давно забыл,

А я с тобой и без тебя

Уже сто жизней прожила.

* * * * *

Как жаль, живем мы и не знаем,

Где что найдем, где потеряем…

Так кто же, знать хочу теперь я:

Находка ты или потеря?

* * * * *

Еще вчера безродней всех безродных,

Еще вчера усталость, пустота и грусть.

Ты позвонил и был моим сегодня

И упал с моих плеч тяжкий груз.

* * * * *

Про себя всегда считала,

Что людей я понимала.

На поверку вышло: нет,

Вместе рядом тьма и свет.

* * * * *

Склонившись над картой, ищу я тебя,

Ведь ты все-таки где-то есть.

Так и нет от тебя ни строки, ни звонка

И не слышу крылатую весть.

Где ты, что с тобой, как дела?

Говоришь ли еще со мной?

Вспоминаешь ли ты меня?

Или я прошла стороной?

А может, твой огонь погас?

Любой костер когда-то догорает.

Но только не молчи, и в добрый час,

Всего тебе хорошего желаю.

* * * * *

А может, я придумала тебя,

Ведь одинокая душа всегда к другой стремится.

Твоя душа – потемки для меня.

Тот миг прошел, и он не повторится.

Был только миг в четыре дня,

Безумный и шальной, такой беспечный.

Как много же он значит для меня

Тот миг, – увы, – ушедший в вечность.

Хочу вернуть апрель, четыре дня,

Хочу вернуть хотя б один тот вечер.

Хочу вернуть, чтобы понять тебя.

И на вопросы все свои ответить.

* * * * *

Мне приснился как будто ты,

Только тот был намного моложе.

Я узнала твои черты,

Удивительно с чьими-то схожи.

Ты наверху огромной страшной лестницы.

Вот упадешь, ну как тебя спасти?

И густой туман клубится, стелется,

А я мечусь: беду бы отвести.

И вот ты рядом, но меня не видишь.

А я  – терпение, и нежность, и мольба.

Боюсь, что навсегда исчезнешь, сгинешь.

Но от меня теснит тебя толпа.

Опять тебя теряю и ищу,

И темнота, и ничего не видно,

В отчаяньи зову тебя, кричу,

Но беззвучен голос до обидного.

А потом твоя спина в дверном проеме

И надменная усмешка на глазах,

Снова ты уходишь, непреклонен,

А я проснулась вся в слезах.

* * * * *

Когда-нибудь тобой я все ж переболею.

И потому я время тороплю.

Душе моей нет груза тяжелее,

Нет больше сил и ждать я не могу.

Нет горестней любовного молчанья

И нестерпима эта боль,

Невыносима грусть и тщетно ожиданье.

Ты не узнаешь, как болею я тобой.

* * * * *

Я все так же помню тебя,

Но уже не зову и не жду.

Бог с тобой, значит это судьба,

И тебя я ни в чем не виню.

* * * * *

К тебе любовь мне радость не дала,

Лишь муки, одиночество, страданье,

Без правил горькая игра.

Как долго может длиться ожиданье?

Я жду тебя как будто бы с войны,

Вернешься или нет ко мне? Не знаю.

Ни писем, ни вестей. Живой ли ты?

О встрече до безумия мечтаю.

Проклятый календарь листаю вновь и вновь.

У нас с тобой была весна, мой милый.

Зачем ты начал про любовь?

Быть может, все прошло бы мимо.

Дождливый август за окном стучит,

А я все жду и не хочу себе сознаться,

Что твое сердце для меня молчит,

А сердцу моему не надо рваться.

* * * * *

Может быть больной лежишь ты где-то,

Заблудился где-нибудь в тайге,

Или ты в плену у моджахедов

И никак не вырваться к тебе?

Сочиняю тысячи причин,

Как бы мне хотелось тебе верить…

Самый непонятный из мужчин,

И какою мерой правду мерить?

* * * * *

Ты для меня, как символ, как мираж,

Который и во сне не может сниться.

Ты – лишь воображение, игра.

И как нелепо к миражу стремиться.

Ты где-то есть, но нет тебя

Ты весь во мне, но весь такой далекий,

Абстрактный, неживой, жестокий,

Зачем тебя придумывала я?

Что этих строчек неуклюжие слова?

Но ты ведь был и я была?

Не можешь ты забыть меня.

* * * * *

Я пью сегодня за тебя

Один лишь раз и навсегда.

Что ты во мне – моя вина,

Бог видит, как устала я.

Я поднимаю свой бокал,

Чтоб завтра жить легко и просто,

Чтоб в мире жили разум и душа

И молча пью без всяких тостов.

Я тих пью и улыбаюсь,

Никто не знает, что со мной.

Да просто я с тобой прощаюсь

И горьким утоплю вином.

А, знаешь, да пошел ты к черту.

Сгинь, пропадай, сгори до тла.

Все прошлое к тебе зачеркнуто

И жгу последний мост сама.

Сгоревшие письма не скажут,

Уставшая память не вспомнит,

Озябшим словам не оттаять,

А осень весну не воротит.

Коль в беспорядок жизнь я привела,

Я и приберу ее сама.

Дверь тяжелую закрою за тобой,

И все мое останется со мной.

Чтоб завтра шло, как в разлинованной тетрадке,

Все четко, ровно, хорошо.

Живи спокойно, все со мной в порядке

И не случилось, слава Богу, ничего.

* * * * *

И все же Бог на свете есть,

Он уберег меня от многого.

И было б глупостей не счесть,

Суда б не миновать, людского, строгого.

Я б за тобой пошла, куда б ни звал,

Могла бы убежать на край земли.

Но, к счастью, это ты не знал,

Спасибо ангелам моим, они уберегли.

* * * * *

Грешна я, Батюшка, грешна,

Грешна своей любовью,

Что много лет я с ней одна,

Не справлюсь я с собою.

Грешна я, Батюшка, грешна,

Забыть его бы нужно,

Ведь я замужняя жена,

Люблю чужого мужа.

А больше, Батюшка, грешна,

Что не хочу покаяться.

И в одиночестве душа,

Как птичка в клетке, мается.

* * * * *

Как сладостны уста

И как близки глаза,

Трепещется душа:

Успеть допить до дна.

Березовый мы пили сок,

И целовались, и пьянели.

И как забыть волшебный сон

Того короткого апреля.

Куда текут былые весны?

Какая сложная задача!

А по тебе сегодня осень

Слезами за окошком плачет.

Березовый не пить нам сок,

Не целоваться в тихой роще.

Ведь это был всего лишь сон

И он мне не приснится больше.

* * * * *

Почти сто лет нашей разлуке,

Я научилась жить в томленьи,

Забыла бредовые муки

И вот я в откровенном изумленьи.

Но до чего же тесен мир,

Я о тебе узнала вести.

Не ведаешь, что на краю земли

Я о тебе слагаю песни.

Как жгучий яд этот порыв,

Набрать лишь код и позвонив,

Хочу услышать голос

До боли мне знакомый.

Прощай, прощай, мой друг прекрасный,

Мне не видать тебя вовек.

Ты помнишь, как играло солнце в пасху?

И я сдержу свой сказанный обет.

Схороню надежно я тайну,

О тебе ведь узнала случайно.

«Все кончено», – сказало сознанье, –

Ты для меня – воспоминанье.

* * * * *

Хочу в рождественскую ночь

К тебе в окно голубкой постучаться.

И пусть по телу пробежится дрожь,

И сны пусть обо мне приснятся.

И захлестнет тебя волна,

Зайдешься стоном в моем звуке.

Ведь только в снах, ведь только в снах

Голубка может даться в руки.

Как хорошо, как хорошо,

Что ничего-то ты не знаешь:

Твоя голубка далеко

Без крыльев, тихо воском тает.

Как я скучаю, как скучаю,

Как никогда еще на свете

Да никто… Я на причале

И сединой играет ветер.

А ветер мне доносит вести,

Мне понимать его дано:

Какой-то голубь на рассвете

Недавно постучал в окно.

И в рождество преграды прочь,

О чудо, дай же совершиться,

Хочу в Рождественскую ночь

Тебе голубкой сниться, сниться.